Но вот она снова повернулась к роялю и начала играть на память:

Николай, на этот раз я не мог петь — петь и целовать одновременно нельзя. Я поцеловал ее куда-то в щеку, ниже уха. Зная, что меня сделало смелым, она, прижавшись щекой к моей голове, не переставала играть. И песня продолжала звучать то строго и торжественно, как наказ, то сдержанно и просто, как неизбывная тоска о далеком, дорогом и неповторимом.

Позже наступили минуты, когда гул города отступил, когда тени веток и листьев акаций, пробегая по подушке, по моему и по ее лицу, стали богатым подарком и для меня и для нее.

Я сказал ей:

— Так давно тебя знаю… и только сегодня понял, что мне без тебя нельзя.

Варя ответила:

— Я — тоже.

— Мы могли пройти мимо друг друга?

— Ты — мог, а я — нет. Рада, что этого все-таки не служилось, — твердо ответила она.

Долго молчали.

— Не проспит ли Костя? — спросила она.

— И я беспокоюсь об этом.

Раздался телефонный звонок, и Варя быстро подошла к круглому столику. Сначала робко спрашивала:

— Кто это? Слушаю!.. — Потом радостно заговорила: — Да, да, Костя! Спасибо тебе за такие пожелания! Постараемся сделать так, как велишь!

— Что он там? — кинулся было я к телефону, но трубка опустилась, и Варя, вытирая глаза, сказала, что Костя от всего сердца пожелал нам общего успеха.

— Как же именно? — допытывался я.

— «Отцу и вам, Варвара Алексеевна, — говорил он, — в работе над очерками о русской донской песне желаю успеха. В народной песне есть то, что убивает фальшивое и пошлое».

— Ты хорошо расслышала?

— Ручаюсь за каждое слово…

Мы обрадовались, будто нас минула беда, и заторопились прямым путем выйти к автобусу и проводить Костю. Дорогой Варя сказала мне: