— Откуда вы знаете, что я написал об Умнове?
Открываю глаза. На диване я один. Моя собеседница — самокритика — бесследно пропала. Слышу далеко в коридоре чьи-то живые шаги. Вот они уже в передней, и оттуда шепотом кто-то отчетливо говорит:
— Мученик…
— Варя, заходи!
— Шепоты у всех людей одинаковы… Как ты узнал, что это я, а не Лидия Наумовна? — удивляясь, спрашивает Варя.
— Очень просто узнать: ты назвала меня мучеником, а Лидия Наумовна назвала бы мучителем…
Мы оба смеемся. Потом она меня спрашивает:
— Можно мне взять твою рукопись?.. Пока ты отдохнешь здесь, я ее снова прочитаю… Интересно, какой она стала с добавлениями.
— Да ведь добавления еще не перепечатаны на машинке, — с сожалением замечаю я.
— А я и машинку захвачу. Буду читать… и на ходу перепечатывать вставки… Поставлю суп варить и за ним буду доглядывать… Ты не знал, что я такая способная? — улыбается Варя и, быстро поцеловав меня в щеку, надевает на машинку футляр.
— Возьми, — говорю ей, — запасные ленты и щеточки для чистки шрифта. Они вон, в пластмассовой коробочке.
Открыв коробочку и проворно повернувшись к дивану, где я полулежал, она сказала:
— Я возьму на всякий случай одну ленту и одну щеточку. — Спешу ей негромко заметить: — Бери коробочку и все, что в ней есть… Хочу, чтобы нужное для моего повседневного труда понемногу переселялось к тебе… Ты не возражаешь?
Варя сразу поняла, что скрывалось за этими словами. Лицо ее порозовело, и она, вытянувшись, стояла перед столом, прямая, пристыженная, как школьница, которой задали трудный вопрос. Глядя куда-то за окно, она сказала:
— Ты об этом говоришь как-то строго и устало…
— В ролях молодых нам выступать трудно. Зритель усмешкой встретит. Пойдем к цели походкой нашего возраста.
— Но нам же еще не нужны костыли? — протестуя, спросила она и все же не повернулась в мою сторону.
— Зачем же, Варя, о костылях преждевременно?.. Я хотел сказать только то, что в труде и такие, как мы, имеют право быть молодыми…
— А любовь, чувство — это приложение? — задумчиво спросила она.
— Нет, слияние одного с другим…