— Понял, — решительно сказал Швабрин и присел к столу и тут же, вооружившись трубкой, добавил: — Твердо понял, что ты, Максим Саввич, пессимист.

— Это почему же я пессимист? — спросил его Максим Саввич, поскребывая лысину, замаскированную начесом редких рыжеватых волос.

— Ты же из середняков… А те любили поскрести в затылке, подумать… И к своему берегу причаливали не скоро…

— Дите! Соску тебе, — отмахнулся Максим Саввич и опять заспорил с Гришей Токаревым.

Вошла Мария Антоновна — секретарь редактора, остановилась у порога и с безобидной усмешкой, глубоко спрятанной в темно-серых глазах, посматривала на споривших. Она за последнее время погрузнела, гуще поседели ее пепельно-русые волосы, а выпуклый умный лоб пересекла устойчивая поперечная морщина. Но глаза остались такими, какими я их запомнил, когда она впервые, двадцать пять лет назад, появилась за большим секретарским столом — скромная, опрятная девочка. Тогда ее называли «наша Маша», а теперь — «наша Мария Антоновна», «сама Мария Антоновна».

Спорщики по-прежнему не замечали Марии Антоновны, и она, подойдя ко мне, тихо сказала:

— Михаил Владимирович, я ведь знаю, о чем они… И не в первый раз схватываются из-за этого. В моей поддержке ни одна сторона, конечно, не нуждается, — усмехнулась она, — а вот если бы нуждались, то я бы поддержала сторону Максима Саввича. Товарищи, должна вам помешать, — обратилась она к спорящим. — Недавно звонил Василий Николаевич. Редактора не было, так он со мной. «Рецензию на отзыв, говорит, получил. Прочитаю. Только вы, говорит, не прячьтесь в кусты. У редакции должно быть свое мнение — надо печатать или не надо…» Сейчас вернулся редактор. Я ему передала разговор…

— А он что? — нетерпеливо спросил Гриша Токарев.

— Невесело размышляет, — просто ответила Мария Антоновна. — Вот теперь бы вам к нему, поддержать… Я за этим и пришла…

Спор оборвался, будто его не было. В каком-то походном, молчаливом порядке, строго переглянувшись, все трое вышли из комнаты вслед за Марией Антоновной.

Про меня они просто забыли. Я поднялся на этаж выше — в читальню, но там уже никого не было. Заглянул в промышленный отдел. Молодой, незнакомый мне сотрудник что-то размашисто записывал в блокнот. У него недоставало времени вынуть изо рта папиросу, и он кривился от дыма, закрывая то один, то другой глаз. На мой вопрос: «Заведующий отделом у себя?» — он кивнул на часы, висевшие над дверью.

— Чего ему быть тут в четверть седьмого? — сказал он. — Дома он теперь, за столом… Слушает музыку вилок, ножей и тарелок и певучий голос жены: «Саша, подать перчику к супу?»