Меня развеселило, что, разговаривая со мной, он не отрывался от блокнота и строчил карандашом, не снижая темпа.

— А вы почему ж не за столом? — спросил его.

— Я тоже за столом…

— Вы ж не за семейным, где музыка…

— Во-первых, я холостой, а во-вторых, из-за семейного стола меня за шиворот вытащили бы или ответственный секретарь, или дежурный, или сама Мария Антоновна… В театре долго брал материал: артисты, художники всегда рады рассказать… Мне это понятно — я ведь сам несколько раз с дрожью в сердце прошел мимо ГИТИСа… А теперь спешу дать в номер…

На этом месте карандаш его вдруг споткнулся. Он рассерженно пробежал глазами по написанному и вдруг, откидывая длинные волосы к затылку, сказал мне:

— Уж не думаете ли, что я Юлий Цезарь — и писать, и разговаривать… одновременно.

У него слишком выразительно задрожали губы, и я посчитал лишним оставаться в этой комнате. Но уходил с хорошим, светлым настроением. Я отлично понимал молоденького журналиста, потому что сам, работая в газете, когда-то допускал такие промахи. Пусть он в сером коверкотовом костюме, в шелковой бледно-голубой рубашке и длинном светлом галстуке, а мы ходили тогда в клетчатых ковбойках и полушерстяных в полоску брюках, считая это шиком, — все равно его волнения мне понятны, близки: он не хочет, чтобы его осудили старшие товарищи по редакции; он боится сорвать выход газеты.

Газета идет к читателю твердой, ритмичной поступью. Сбившись с ритма, она потеряет уважение своего читателя. Вот почему о неполадках, мешающих номеру выйти вовремя, говорят в редакции без скидок на старость и на молодость. Я уже слышу подтверждение моих мыслей. По опустевшим гулким коридорам с третьего на четвертый этаж доносится:

— Опять четвертая полоса в правом углу слепая! Где театральная рецензия? Когда же улита приедет?.. И где он — Кустиков?

— Где-то на четвертом этаже! Заканчивает…

— Вытащите его на свет. Сообразили, кому поручить… Нашли искусствоведа…

— Редактор сам ему поручил…

Это и в самом деле так, иначе зачем было Марии Антоновне вмешиваться в разговор:

— Вы пошли за Кустиковым?.. Подождите, я сама схожу. Я знаю, где он…

На светло-серых ступенях лестницы четко выделяется черное, легкое, со вкусом сшитое платье Марии Антоновны, слышны ее неторопливые шаги. Вижу, что она сочувственно покачивает головой. Почти столкнувшись со мной, будто по секрету говорит:

— Дальше не пойду. Пока в дежурке снова вспомнят о Степе Кустикове, он кое-что успеет написать… А потом я им отсюда крикну: «Ну что вы хотите? Заканчивает… Две-три минуты можно подождать?..»