Мне запомнилось, что Александр Михайлович, думая об успехах в поисках песен о Пугачеве, надежды возлагал на свой опыт, на свою близость к народу. Но надежды не оправдались: не добыл он песенного огня ни в станице Зимовейской, ни в окрест лежащих поселениях. Любил вспоминать Листопадов о двух зимовейцах-песенниках.

— Разные они были, — с задумчивой усмешкой рассказывал он. — Один — высок, могуч и в плечах, и в руках. Ни дать ни взять — репинский бурлак. Неразговорчивый. Трубокур отчаянный. А говорит, как глыбы ворочает, — бас такой… Ну, а другой — сероглазенький, ласковый и легонький такой в походке, в движениях. И все с улыбочкой да с коротенькой прибауточкой. По разговору слышно, что певчий — высокий тенор-подголосок… И такая же у меня охота послушать, как тот, что на бурлака похож, со своим голосом уйдет в земную глубину, а ласковый, с пушистыми усиками, взмоет в недосягаемую вышину. Какой простор обхватят они своими голосами. И потом будут то слетаться, то разлетаться, как разыгравшиеся птицы…

Листопадов подавил вздох, но улыбка не сошла с его резко очерченного худобой лица, не ушла из глаз, похожих на глаза тоскующей птицы.

— Хору между такими голосами свободно, хорошо, как картине в удачно подобранной раме… Только что ж об этом? Не выманил тогда у них песни о Пугачеве ни просьбами, ни угощением. Да они отказались угощаться… Бас-то больше все так говорил: «Благодарим покорнейше. И в молодые годы на рюмку не зарился». А тенор то же самое, но немного иначе: «Спасибочка за угощение. Я вроде и пьющий в непьющий: середка на половине… А уж потом от нее, да от проклятущей водки, чижало хвораю. Вот честное слово!» — и ладошкой усы все книзу и книзу.

Зло взяло Листопадова, и он пошел на крайнюю меру:

— Просьб, объяснений не понимаете, тогда назначайте плату за песню!..

И эти слова больше всего обидели зимовейских песенников. Бас сказал ему: «Не продажные» — и за рукав вывел со двора.

— Они, песни-то, в сердце, а не в закроме! Они ж не пшеница, чтобы отсыпать и продать. Эх, несмышленый какой! — посмеивался вдогонку подголосок, которого Александру Михайловичу так и не пришлось услышать.

Дороги поисков песни о Пугачеве для Листопадова здесь не оборвались, и после многие годы он путешествовал по ним и эту единственную песню записал в станице Екатерининской, а вовсе не в Восточном Задонье.

Варя теперь уже играла едва-едва внятно. Я рассказал ей, о чем думал сейчас, и добавил:

— Станица Екатерининская расположилась вблизи железнодорожных и шахтерских поселений. У шахтеров и железнодорожников политическая поступь потверже. Цену песни они знали, как и зимовейцы, но считали ненужным хранить ее только в тайниках своего сердца… На простор ее выносили…