Я смотрю на молча сидящего Сатюкова.

— Откройте, пожалуйста, другое окно. Душно что-то.

Сатюков живо подскакивает к окну, рывком распахивает обе створки. Я говорю ему в спину и сам чувствую, что голос у меня сдает.

— Из предположений факты не делаются, Сатюков. Запомните это на случай, если… впрочем, ладно, идите…

— Хорошо, Алексей Аркадьевич, — с удивлением говорит Сатюков. Его, очевидно, сбивает с толку мой подавленный вид.

Он уже открывает дверь, когда я снова окликаю его:

— Минутку, Сатюков. Скажите, зачем вы пригласили сюда эту женщину, жену Лернера?

— А… а это я, значит, — отзывается Сатюков, возвращаясь к столу. — Это она насчет денег пришла.

— Каких денег?

— Да единовременное пособие с места работы мужа.

Я невольно вскидываю голову и смотрю на Сатюкова заинтересованно.

— Она что, сама просила об этом?

Сатюков отвечает уныло: мой тон не предвещает ничего хорошего.

— Нет, она-то все насчет пенсии думала. Кто-то не так ей пояснил. Ну, понятно, пенсия ей не причитается. Я и помог ей получить хотя бы единовременное пособие. Правда, не много, три сотни на новые деньги. Но на первое время хватит, пока не уладится с ее матерью.

— А что с ее матерью?

— Как что? Рак. При смерти она. В больнице лежит. Боли такие жуткие! Вчера я был там.

— В больнице?

— Так ведь надо же было Олесе Никитичне сообщить, что насчет денег все улажено! Звонил домой — не отвечает. Пошел, а там отец: Олеся, мол, в больнице. Я и поехал туда. Она там за матерью смотрит. Некому же. Да еще отец дома, совсем развалина, в детство впал. Шутка ли, столько лет отсидеть. И за ним приглядывать надо. Вот она и мечется, бедняжка, из больницы домой и обратно в больницу, ночами возле матери просиживает. Даже работу, говорит, некогда поискать.

— А она хочет работать?

— Ясное дело! Жить как-то надо ведь…