– Люди, как жить-то станем далее, а?

– Воистину, дожились до ручки, не стало у людей ни хлеба, ни муки, хошь в бутылку полезай, жуть! – неуместно и не ко времени скулемесил хозяин дома Данила Веснин, и разразился каким-то шальным хохотом, давясь своими любимыми словечками: – Ужасть! Жуть!

– Хватит тебе издивляться-то! – толкнув ему в бок локтем, шепнула жена Параскева-Пятница, крестная балтийца. – Опомнись, причумажный, ведь не на сварьбе любимого племяша сидишь.

Данила Ионыч, вздрогнув, пьяно посуровел и грохнул кулаком по столешнице:

– А теперь, флотский, слухай мою команду! Прямо скажу, дорогой племяш-крестник, с твоим неуемным норовом украшать землю яблоньками да цветиками, – не планида тебе вертаться со службы в деревню… Море топорами не забросаешь, жуть!

– Верно, сусед, глаголишь! – громоподобно поддержал дядю бригадир-полевод Серафим Однокрылый. – Плеть обухом, обченаш, не перешибешь! – И Сим Палыч обнял своей разъединственной ручищей за плечи соседа, по-свойски пободался с ним лбом и тоже не к месту запел свою фронтовую-заупокойную:

Это была его любимая песня-память о «Крылатой» танковой бригаде маршала Конева, в которой он, Сим Грачев, как автоматчик-десантник на последнем году войны катался на танковой броне под прикрытием брезента, чудом оставаясь в живых, за что танкисты прозвали его, как и в Божьем писании говорилось о святом тезке-преподобном, Серафимом Огненным! Уж покалеченным войной он стал на селе прозываться Однокрылым.

Разлюбезных соседушек, которых покойница бабка Груша на вспомине легком, царство ей небесное и пусть земля ей будет пухом, называла одного за безрукость, другого за безногость «фронтовыми обрубышами», никто не утешал: какие поминки на Руси – без слез и стенаний? И лишь высокая, статная старуха в черном, по-деревенски Марфа-Державный Гвоздь, она же и Новинская Мать убиенных на войне трех сыновей, и Вдова-Кремень пропавшего без вести мужа на зимней финской войне, скорбно заметила, обращаясь к поминальному служилому гостю:

– В жизни-то, месяц ясный (она всех парней в деревне так называла, видно, в каждом видя одного из своих сыновей), всяко и разно бывает. Однажды, ни с того ни с сего, вдруг и курица запоет по-петушиному; а собака – ни свет, ни заря – взвоет на ясные звезды самой смередушкой.

Но бравого балтийца, которого вот уже пятый год подковывали на политзанятиях светлым будущим, не так-то просто было вогнать в уныние. Он свято верил, что в деревне все поправимо, дай только ему, новинскому Ионе-Преобразователю Природы, закончить срочную службу отечеству и вернуться к себе домой на лесистые кручи Бегучей Реки Детства.