– Да я, товарищ майор, только чуть копнул в своем письме, – со святой простотой открылся балтиец, радуясь открыться о наболевшем живому человеку, а не через письмо или газету. – На самом же деле, сейчас в деревне, как сказанул мой родной дядя Данила на похоронах своей матери, моей бабки, дожились наши колхознички, мол, воистину до ручки: не стало у людей ни хлеба, ни мучки, хошь в бутылку полезай… А наш сосед, бригадир Грач-Отченаш, бывший фронтовик, так еще чище сморозил хохму: «Счас, флотский, в деревне крутим такое большое кино, что у мужиков со смеху, от надсада, и порты перестали держаться…»
– Так-так-так! – зачастил особист, хватаясь за ручку на столе, как за наган в кобуре. И спешно застрочил на разлинованном листе, вежливо подбадривая своего собеседника, словно лаская корову во время дойки, чтобы та без утайки отдала все молоко. – Та-ак… ГАвАрите, гАвАрите… Та-ак!
А когда лист был исписан с двух сторон, особист каким-то натренированным жестом растопыренной ладони хлестко развернул его «лицом» к своему разоткровенничавшемуся не в меру собеседнику и нервно приказал:
– А теперь сей дАкумент извольте пАдписать!
– Зачем? – спохватился балтиец, догадываясь о недобром.
– А это на тот случай, если в твАю бАранью башку втемяшится Ахота еще куда-то стрАчить свАи грязные пАсквили… Например, к Мао в Китай или в ООН за Акиан. – И как бы сводя свою резкость на шутку, бесцеремонно рявкнул: – Теперь будешь у нас пАд
– Никак нет, все как есть ясно, товарищ майор! – отчеканил балтиец.
– Так-то будет лучше! – рявкнул особист, как бы прислушиваясь к своему голосу с отзвуком металла. И топыря черные усы и пуча и без того навыкате темные нахрапистые глазища, дал дельный отецкий наказ: – Так что служи, как служил… И не чирикай! Теперь-то все уразумел, тАварищ старшина первой статьи срочной службы?
– Так точно, товарищ майор ОсобОтдела! – с каким-то бравым рвением гаркнул Иона, чуть было не ляпнув вслух: «Ну, точь-в-точь Лаврентий-гад!».
И перед ним, будто в яви, всплыл киножурнал из серии «Новости дня», впечатавшийся в его память как бы подковой в лоб, «великая скорбь», в котором главный особист страны в дни похорон вождя вождей с трибуны мавзолея, будто с церковного амвона, клялся перед замордованным, а теперь еще и осиротевшим людом, словно забивая в их опустевшие головы по последнему гвоздю:
– Ге-рАи-чес-кий сАветской народ пусть знает, что руководство партией и страной находится в надежных руках!..
И еще запало в память балтийцу из того исторического киножурнала «великая скорбь», что державная Красная Площадь будто бы была вымощена – не строгой брусчаткой, а людскими заплаканными ликами. И то, как на яром зимне-весеннем солнце грозно сверкала наточенными кинжалами стальная оправа уже знакомого всем