– Ну вроде того, – усмехнулся Федорец. – Был живой, во всяком случае. Только ехать к нему тебе незачем.

Его ухмылка и слова привели Ксению в чувство.

– Почему незачем? – настороженно спросила она.

– Потому что он не в санатории там. Ворота лагерные поцелуешь и пойдешь себе. Да и к воротам не подпустят.

– На месте это будет понятнее. – Ксения уже овладела собою. – Благодарю вас.

– Ну ты и… – Федорец крутнул головой. – Казалась тише воды, ниже травы, а оказалась упертая, как… Только смотри. – Его голос снова сделался жестким. – Что ты там начальству наговорила, не знаю. Но обманывать не советую. Не те люди, чтобы их обманывать. Если что, в пыль сотрут. И тебя, и пацана. А Артынов твой сам после этого сдохнет. Чего смотришь, как с луны свалившись? Чем его все эти годы держали, по-твоему? Вами и держали. Так что не заигрывайся.

Федорец развернулся и широкими шагами пошел к Лялину переулку, оставив ее в том состоянии, которое бывает, наверное, после удара молнии.

Домна приехала вечером того же дня. Ксения не ожидала ее, дома кроме хлеба и молока даже есть было нечего. Правда, Домна привезла земляничное варенье, но Ксения не могла себя заставить съесть хотя бы ложку.

– Уссурийск, значит, – сказала Домна. – Места нам знакомые.

– Откуда? – удивилась Ксения.

– Брат мой троюродный три года в Приморье провел.

– В лагере?

– Работать завербовался. Из Москвы-то, из Рогожской слободы, ироды наших высылать стали. Он и не стал дожидаться, покуда в скотском вагоне на погибель повезут – сам уехал. Лес валил в тайге, рыбу на побережье заготавливал. Звали в Сучан на шахты, да здоровья не осталось уже. Гиблые там места, – добавила Домна, помолчав. – Гнилые. Болота, комарье, зверье. Нельзя Андрейке туда, детишки там как мухи мрут. И взрослым не выдержать, а уж им…

Ксения опустила голову. Она и сама это понимала. И боль разрывала ее изнутри так, что невозможно было даже заплакать.

– Невозможно, Домна, – проговорила она наконец. – Невозможно не поехать к Сергею. Туда, где он.

– Оставляй Андрейку, – твердо сказала та. – Как я за ним пригляжу, никто не приглядит.

– Я знаю.

– Поплачь. – Домнин голос звучал сурово, но он и всегда так звучал. – Лучше сейчас поплакать, чем при Андрейке потом. Поедешь ведь в Переславль к нему?

– Завтра поеду.

– А к Сергею когда?