– Там, где мы встретились. Вот в той стороне танцплощадка, где ты отдавил мне ноги, и кафе, где я нечаянно прищемила тебе руку дверью. У тебя мизинец до сих пор кривой, ты сам говорил, что выйти за тебя меня заставили угрызения совести.

– Мне было плевать, из-за чего ты сказала «да». Главное – ты осталась со мной.

– Вот церковь, где ты стал моим. Вот дом, который стал нашим.

Он закрыл глаза, позволив носу вести его дальше.

– Твои гиацинты. Они никогда так сильно не пахли.

Он и она принадлежали друг другу больше полувека. В свой последний день она ненавидела в нем то же, что и в ту первую их встречу под этим деревом, и боготворила все остальное.

– Когда ты смотрел на меня, у меня и в семьдесят лет все внутри переворачивалось, как в шестнадцать, когда я в первый раз тебя увидела под этим деревом, – улыбается она.

Кончики его пальцев скользят по ее ключице. – Ты для меня так и не стала привычкой, любимая. Ты была электрошокер и огонь.

Ее зубы теребят мочку его уха, когда она отвечает:

– Большего нельзя и желать.

Никто не скандалил с ним так, как она. Первый раз они поссорились из-за Вселенной. Он рассказывал, как та возникла, а она отказывалась это принять. Он повысил голос, она рассердилась, он не понял, с чего вдруг, и она крикнула: «Я рассердилась, потому что ты уверен, будто все случайно, но на этой планете живет четыре миллиарда людей, а я нашла ТЕБЯ, и если ты мне станешь говорить, что с тем же успехом я могла найти кого угодно, то я не выдержу твоей чертовой математики!» Она стиснула кулаки. Он стоял и смотрел на нее несколько минут. А потом сказал, что любит ее. Это был первый раз. Они никогда не прекращали скандалить, но никогда не спали врозь; он посвятил всю свою профессиональную жизнь расчетам вероятностей, а она была самым невероятным из всего, с чем он сталкивался. Она его опрокинула.

Когда они въехали в свой первый дом, все темные месяцы года он занимался садом, стремясь к такой красоте, чтобы, когда придет светлая пора, у нее дух захватило. Занимался он этим с упорством, которое взрослому человеку способно придать лишь естествознание, поскольку стремился доказать: математика может быть красивой. Он измерял все возможные углы падения солнечного света, чертил диаграммы всех возможных теней деревьев, вел статистику суточных перепадов температуры, оптимизировал выбор растений. «Я хотел, чтобы ты поняла», – сказал он, когда она в июне стояла босиком на траве и плакала. «Что поняла?» – спросила она. «Что уравнения – это волшебство, а формулы – это заклинания».