Теперь они оба старые и стоят на дороге. Она говорит в ткань его рубашки:

– А потом ты каждую весну тайком подсевал кинзу, из чистого паскудства.

Он преневинно разводит руками:

– Не понимаю, о чем ты. Я все забываю, я старый, ты, что ли, хочешь сказать, что не любишь кинзу?

– Ты всегда знал, что я ее не выношу!

– Это все, наверное, Ной. С этим парнем нужно держать ухо востро, – смеется он.

Она встает на цыпочки, вцепившись обеими руками в его рубашку, и пристально глядит ему в глаза:

– С тобой никогда не было просто, милый мой склочный скандалист. Так что иной раз хотелось тебя возненавидить. Но никто и никогда не посмеет мне сказать, что любить тебя было трудно.

Возле сада, пахнущего то гиацинтами, то кинзой, лежало брошенное поле. Много лет назад туда, прямо под живую изгородь, сосед вытащил разбитый рыболовный катер. Дед вечно жаловался, что в доме у него нет ни минуты покоя и невозможно работать, а бабушка всякий раз отвечала, что ей в доме нет ни минуты покоя, когда он работает, так что однажды утром она вышла в сад, зашла за изгородь и принялась обустраивать кабинет в каюте катера.

С тех пор дед все годы сидел там в окружении цифр, расчетов и уравнений, – в единственном месте в мире, где все было логично. Математикам нужно такое место. Всем остальным людям, возможно, тоже.

Снаружи к борту катера был прислонен огромный якорь. Совсем маленьким Тед то и дело спрашивал отца, когда он наконец вырастет и станет выше якоря. Теперь отец пытался вспомнить, когда же это произошло. Так напряженно, что площадь внутри его головы закачалась.

Урок он усвоил, и, когда родился Ной, стал другим человеком, не таким дедом, каким был отцом. С математиками подобное случается. Когда Ной спросил о том же, о чем спрашивал Тед, дед ответил: «Можешь быть спокоен: этого не произойдет никогда, потому что только тот, кто ниже якоря, имеет право играть в моем кабинете когда захочет». Когда макушка Ноя почти сравнялась с верхушкой якоря, дед стал подкладывать под него камни, не желая утратить законного права отвлекаться от работы.

– Любимая, Ной теперь такой умный!

– Он всегда таким был, просто до тебя это не сразу дошло, – фыркает она.

Его голос спотыкается в горле.

– Мой мозг сжимается, эта площадь с каждым днем становится меньше.

Она гладит его виски.

– Помнишь, когда мы были молодые и влюбленные, ты говорил, какая это мука – сон?

– Да. Потому что во сне мы расстаемся. Всякое утро, пока я моргал спросонок, каждая секунда казалась мне нестерпимой, пока до меня не доходило, где я. Пока я не понимал, что ты – тут.