Когда бабушка еще была тут, она всегда оставалась дома, и всякий раз, как у нее спрашивали, где муж и внук, отвечала «В космосе». Он был их.

Умерла она декабрьским утром. Весь дом пропах гиацинтами, и мальчик проплакал день напролет. А ночью лег в саду на снег рядом с дедом и смотрел на звездное небо. И они вдвоем пели бабушке. Пели космосу. И с тех пор продолжали это делать чуть ли не каждый вечер. Она была их.

– Ты боишься ее забыть? – спрашивает мальчик.

Дед кивает:

– Страшно боюсь.

– Может, тебе просто-напросто забыть ее похороны? – предлагает внук.

Сам он забыл бы их с дорогой душой. Да и любые похороны вообще. Но дед вскидывает голову.

– Если я забуду ее похороны, то забуду, почему мне нельзя ее забывать.

– Звучит не очень логично.

– Жизнь иной раз такова.

– Бабушка верила в Бога, а ты нет. Разве тебя пустят на небо, когда ты умрешь?

– Только если я ошибаюсь.

Мальчик закусил губу.

– Если ты забудешь, деда, я буду тебе о ней рассказывать. Первым делом, каждое утро, раньше всего другого я стану рассказывать тебе о ней.

Дед стискивает его плечо.

– Рассказывай мне, что мы танцевали, Нойной. Рассказывай, что когда влюблен, то чувствуешь, будто ногам не хватает места.

– Обещаю.

– И рассказывай, что она терпеть не могла кинзу. Рассказывай, как я говорил официантам, что у нее смертельная аллергия, а когда они удивлялись, неужели такое бывает на кинзу, я отвечал: «Уж поверьте, это смертельная аллергия, если вы подадите ей кинзу, то рискуете погибнуть!» Она считала, что это совсем не смешно, но смеялась, когда думала, что я не вижу.

– Она говорила, что кинза не приправа, а наказание, – смеется Ной.

Дед, кивнув, моргает на верхушки деревьев и глубоко вдыхает листву. А потом прижимается лбом ко лбу мальчика и требует: