– Да как же вы поймете, о чем он говорит? – К этому моменту все охранники окружили Маму.

– Не знаю, но вы продолжайте говорить – узнаю. Я смотрела, как все смотрели крикет.

– Мы разыграли пять мячей, и Джавед Сахиб признал поражение: «Хватит, дружище, я проиграл».

– Видите, уважаемая мама, какой он хвастунишка?

Уважаемая мама? Уважаемая мама!

– Ну и ну, сынок! Так почему не стал играть в крикет дальше? Почему схватился за ружье? – Мама подняла трость и в шутку погрозила ей.

– Ты идешь туда, куда ведет бедность, – ответил сынок.

– А вот скажите, – начал другой, – кто лучше: наш Имран Хан или ваш Капил Дев?

– Я не знаю никаких наших-ваших, – сказала Мама, и опять раздался смех – опять уходит от ответа.

Мама! Мама?

20

Хайбер молчит. Каждый его день одинаковый. И в этой одинаковости каждый день разный. Жизнь застыла, но продолжает уходить.

Хайберское небо. Хайберские горы-истуканы. С остроконечными головами. Безмятежно сидят в позе лотоса. Дверь, окруженная истуканами и небом.

Дверь никуда не ведет. Стоит, окруженная высокими глиняными стенами и приделанная к двум комнатам, вырезанным в них. Если вздумает когда-нибудь тронуться в путь, то потащит их за собой, как локомотив.

Дверь заперта снаружи.

Если посмотреть сверху, увидишь застывший Хайбер. Где-то вдалеке грохочут колесами бесконечные цветные грузовики и исчезают, не оставив и царапины на этой глади тишины. Густой черный дым выскакивает из выхлопной трубы, как немое животное, и исчезает в горах. Как ружейные пули. Которые рассекают воздух по случаю свадьбы, рождения, смерти, в знак любви, ненависти и всего чего угодно. И никто их не считает.

За дверью живут две женщины. Мама и Дочь. Посмотришь на Дочь, и кажется, что она в заключении. Нарезает круги по малюсенькому двору, как мышь в клетке. На все смотрит с опаской. В каждом шевелении ей мерещится смерть. И если так продолжается день за днем, то собственное шевеление исчезает, превращаясь в омертвение. Все становится настолько обездвиженным, что только смерть может растормошить. Одно мгновение не отличается от другого, ночь – ото дня, один бесконечный затянувшийся момент смерти.

Дверь остается закрытой, но постоянно открывается. Приносят чай, завтрак, фрукты-овощи, дал и мясо, роти и нан, воришкой проскакивает порыв ветра, чтобы схватить его, приходят полицейские, военные, чиновники, террористы, и все – грудь колесом. Отбросив шаль на плечи, Мама дает чудаковатые ответы и отвечает вопросом на вопрос, Дочь завернулась в шаль, как в бурку, и ее спокойный голос, присущий мудрым и пожилым, москитной сеткой окутывает пространство. Слой за слоем Мама скидывала века хиджаба, и теперь Дочери приходится компенсировать это, склоняя голову и скрывая свое тело. Всю жизнь склонять и скрывать. Даже если всю жизнь на поруках у Хайбера. Даже если смерть придет сейчас – это тоже на совести Хайбера.