– Теперь все, что нужно сказать, я скажу только ему, – говорит Мама вороне, протягивая ей кусочек нана.

Мама разговаривает с вороной, а Дочь рассказывает закутку во дворе. Вот так мы и будем жить теперь. Наполовину здесь, наполовину там. До каких пор? Почему? Мне нужно встретиться с тобой, К. К. Хоть разок. Перед смертью. Чтобы попросить прощения. За то, что ты был рядом, а я не замечала. Нос воротила. «Отпустите меня», – скажу я этому таинственному Али Анвару, когда он придет. Если придет.

Мама не шелохнется, пока он не придет. А если потом шелохнутся эти автоматчики, то нам уже не шелохнуться никогда. «Ой, тихо ты», – цыкает она раздраженно то ли на собственную накидку, то ли на Маму, беседующую с вороной. Прислушивается. Смеется и разговаривает не со мной, а с вороной. Эта улетит, найдет еще кого-нибудь. Возьмет бархатного клеща, посадит к себе на ладонь и будет с ним болтать. Вот только я – никто. Моя жизнь – ничто.

Даже разговаривает с этими обмякшими убийцами. Чьи автоматы обмякли так же, как их руки и ноги. Теперь они мало похожи на солдат, больше – на развалившиеся колонны и стены. Или садовников. Пропалывают грядки по ее указке. Пускают нам пыль в глаза.

– Ну-ка, ну-ка, – говорит Мама вороне.

Или это было «кар-кар»?

Ворона уткнулась клювом в Мамины ладони.

Мама разговаривает с ней. Дразнит.

– Эй, обжора! – Потом увещевает: – Бери, что хочешь, сынок, никого нет, только не трогай растения. – Потом продолжает в киношной манере: – Любил ли ты кого-то в своей жизни? Вручил ли кому-то свое сердце, полное любви? – И уже философствует: – А настоящая любовь только та, которую суждено потерять?

Потерянная любовь настоящая. По-настоящему потеряна, потеряна настоящая.

«Про меня говорит? – встрепенулась Дочь. – К. К. Ты и я? Ты – моя настоящая потерянная любовь». Вспоминает своего племянника Сида. Представляет, как он берет гитару и задорно выводит в стиле диско: «По-о-отерянная-я-я-я на-а-астояща-я-я-я». К. К. смеется, отбивая ритм руками и ногами.

Какая же я одинокая. Дочь впадает в отчаяние. Где я? Я есть вообще? Своя хоть для кого-то? А для себя? Ни для К. К., ни для себя.

Она одинокая. Кто она? Дочь смотрит из далекого угла. Какая же я одинокая. К. К., как бы мне поговорить с тобой? Что она там бормочет себе под нос? Вот до чего доводят разговоры с воронами. Дочь сыта по горло. Встревает из своего далекого угла.

– Мама, – утомленно зовет она. И слегка топает ногой.

Закрытая дверь открывается, и входит следователь, увидев ворону, он отступает.

Или устал. Все хотят, чтобы с этим делом было поскорее покончено, а безумные разговоры были погребены внутри этих крепостных стен.