Наваз Бхаи принес и горшки. С такими же растениями. Но большими. Вот и цветы. Бархатцы.

Я видела, как на Ид аль-фитр на козла вешают гирлянду из бархатцев. На клумбе еще не зацвели, сколько ждать еще? Поэтому принесли в горшках. Все это – их шутовской спектакль, а Мама, дурочка, участвует в нем.

– Гул-е-оуранг, – говорит Наваз Бхаи.

– Зафаргул, – говорит один убийца.

– Гулфишан, – говорит другой.

– Гулхазара, – добавляет третий.

– Бархатцы, – говорит Мама и продолжает: – Какая разница, как назвать, ты – так, я – эдак, как ни назови – они на все согласны.

Хайбер молчит. С наступлением темноты на него покрывалом опускается безмолвие, и кажется, что это только первый из множества слоев ночи.

21

Хлопая крыльями и кувыркаясь в воздухе, как будто кто-то выстрелил ею из ружья, прилетела ворона. С громким карканьем она повисла на минарете, потом сделала усилие и, тяжело дыша, уселась.

Внизу Мама, по локоть засунувшая руки в землю, услышала, как кто-то пыхтит, и щурясь посмотрела наверх: «Да не может быть!» Ворона увидела, как та смотрит на нее, и наверняка подумала, что в земле она ищет червяков. За один взгляд они оценили друг друга, примерились и смирились. Как это было и в прошлый раз. Теперь она когда угодно прилетает посидеть на минарете и вспарывает тишину своим карканьем. В котором слышится «Рам-Рам».

Кажется, Мама сидит, укутавшись в землю, а Дочь – в свою накидку. Мама начала разговаривать с вороной, и, решив, что это самец, называет его Коува[187], а Дочь разговаривает с щелями и трещинами.

С опаской ворона соскакивает вниз, на крепостную стену, в глазах тревога, крылья наготове – если вдруг заварушка, успеть взлететь. Мама грозит пальцем, но на лице у нее улыбка. В следующий миг, повернувшись, она обнаруживает приятеля Коуву сидящим рядом с ней в земле. Тот отпрыгивает на два шага назад, увидев Мамин грозный взгляд.

– Даже и не думай! – говорит Мама. – Даже и не думай совать свой клюв в эти нежные листочки.

Несколько бутонов. Мама поглаживает их пальцами. Раскладывает на них ломтики солнца.

Тук-тук – Коува с почтением стучит клювом о землю. Мол, нет, ваши корешки, листья, бутоны ни в коей мере от меня не пострадают. Мне нужны червяки. Или роти. Он с вожделением смотрит на кусочки, лежащие на подносе рядом с Маминым стулом, а Мама следит за его взглядом.

– Уж больно длинный клюв у тебя, махараджа. Кражу задумал? Это тюрьма, махараджа, не теряй рассудка. И ты без визы? Пожелай себе удачи. Тебя тоже представят Али Анвару.

– Али Анвар уехал в командировку, – сказал Наваз Бхаи. Тот самый Наваз Бхаи, который зовет Маму «Амма джи». И который оставляет дверь незапертой, ни на цепочку, ни на замок.