И, поддерживая друг друга крыльями, они замолчали, как послушные дети, – пусть рассказывают те, кому принадлежит эта история. Да, оба чувствовали опасность, но раз дело касалось любви, будь то пуля или конец света, – ничто не могло омрачить ее сияния.
Увидев Будду, Мама прижалась лицом к лицу лежавшего Анвара и прошептала ему на ухо:
– У этого камня есть сердце, и у моего брата, у которого шишка на лбу, – тоже.
Птицы не разбирались в классической музыке, но их тонкий слух тут же уловил шелест любви.
Если бы мое каменное сердце и брат с шишкой не оберегали меня, я бы не выжила и не пришла бы сегодня встретиться с тобой. Потом она слегка улыбнулась, качнула рукой, встряхнула головой, как будто исполняя романтическую роль, и опять замурлыкала:
– Лети, ворона, лети, я отправлю с тобой послание. С тех по, как мой любимый на чужбине, я не могу спать спокойно.Коува начал раскачиваться в такт, хотя ничего не смыслил в нотах.
– Я уснула. Анвар. Все спала и спала. Кашляла и кашляла. Туберкулез. Кашляла и спала. Брат с шишкой спас меня и исчез, а каменное сердце было со мной и не давало умереть. Как ты, в сознании, но без сознания. Когда проснулась, узнала, что стороны света поменялись местами.
Она опять запела рагу.
– Баде Гулам Али Хан. Помнишь? – засмеялась она. – Хавели Миян Хан?1 Вечера у ворот Мочи.
Пение ее все еще хромало – не всегда чисто и не всегда в ритм, но голос начал раскрываться. Она пела, останавливалась, склонялась над ним, вспоминала, Анвар молчал.
– Наверняка помнишь Такия Мирасиян?[193][194] Нет?
Увидев, что Анвар молчит, она разговорилась еще больше.
– Те песни, помнишь их? Каждую неделю мы ходили в гробницы Асаф-хана[195] и Нур Джахан[196]. На той стороне Рави. Потом гуляли по саду. В укромном уголке. Ты и я. Жевали сочную траву. Мои браслеты. Все разбились. – Она наклонила голову и смущенно улыбнулась.
Положила руку на щеку Анвара. Его голова перекатилась на ее ладонь. От этого движения веки полуоткрылись. Мама отдернула руку. Она подалась вперед и вывернула тело так, что то стало походить на склоненную шею птицы. Свою шею она тоже выгнула. Чтобы смотреть в глаза Анвару.
– Анвар, ты… – Дальше слова терялись в изгибах ее тела. Птицы тоже выгнули шеи. Но кому было какое дело до птиц? Вот что говорила Мама:
– Анвар, ты не пришел. Как ты мог прийти? Как я могла прийти? И все равно, когда я ходила с Доктором Сахибом разыскивать своих в лагерях для беженцев, я представляла, что ты тайком пробрался туда, чтобы найти меня. Глядя на бесчисленные палатки, представляла, что я – это ты. «В какой же из них моя Чанда? Палаточный город. Кишащий беженцами-муравьями, каждый день еще тысячи». Наверное, ты вернулся обратно, подумав: «Как же я найду тут Чанду? С чего начать?» Думала, мне надо привязать свою дупатту к палатке, чтобы она развевалась там до твоего появления и ты смог бы обнаружить меня. Но у меня и дупатты-то не было. Только эта статуя, точь-в-точь такая же, как мы вместе видели в музее. А потом мы ели чхоле с курицей, и у нас расстроился живот. Помнишь? Вспоминай.