– В детстве я думала, что ему на меня наплевать.

– Он всегда тебя любил. По-своему, но любил.

– А мама? Как она отреагировала?

– Мама сказала, что уговор есть уговор. Она не хотела тебя отдавать. Даже когда ты переехала в Нью-Йорк, она твердила: «Джесс, не рассказывай ей пока; зачем ее лишний раз будоражить? Ты ведь все равно будешь ее постоянно видеть! Не надо ей ничего говорить». И я отступила. В конце концов, это она тебя воспитала. И по праву могла называть себя твоей матерью. В отличие от меня.

Я вспоминаю, как безуспешно высматривала Джесс в толпе встречающих, нарезая круги по залу прилета, какой отстраненной она зачастую казалась, даже когда я была рядом. Жила в ее квартире. Сидела бок о бок с ней в ресторане, пока она изучала меню и вертела в руке вилку, избегая моего взгляда. Я вспоминаю о нашей совместной поездке на побережье, когда она рассказала мне о своей проблеме с алкоголем и о письмах из Англии, которые остановили ее падение.

Теперь я понимаю. Невысказанные слова беззвучно крутятся в голове, как пленка в магнитофонной кассете.

Я кладу Эшу в ротик указательный палец (наша новая игра), и он вгрызается в него своими крошечными зубами, словно щенок.

– Знаешь, – продолжает Джесс, – когда я узнала, что ты возвращаешься в Лондон, то подумала, что твой переезд в Нью-Йорк был моим вторым шансом, который я упустила; что ты будешь прекрасной матерью, которой я так и не сумела стать.

– Меня точно нельзя назвать прекрасной матерью.

– Ты что! Глядя на вас вдвоем, по-другому и не скажешь!

– Мне было очень тяжело. Долгое время я совсем не испытывала к нему материнских чувств. Я скучала по работе, по своей карьере. Я забыла, кто я есть на самом деле. Мне было так невыносимо сидеть с ним круглыми сутками, что я тысячу раз задумывалась – мне стыдно тебе в этом признаваться, зная, через что ты прошла со мной, – не совершила ли я фатальную ошибку.

Те первые несколько месяцев в четырех стенах один на один с вопящим существом выбили меня из колеи. Я думала, что стану матерью в мгновение ока, как только прорежется головка, но это происходило медленно и постепенно, как и сами роды, – через бесконечные кормления, грязные подгузники и бессонные ночи, на протяжении долгих часов, дней и месяцев. Пока наконец она не появилась – хотя, возможно, присутствовала всегда, а я ее просто не замечала, не могла и не хотела замечать, из страха, что она вдруг исчезнет, – появилась тихо-тихо, без фанфар, как медленно отворяющаяся дверь. Любовь.

– Бедная моя малышка. – Мы обе плачем. – Прости меня! Я и понятия не имела, как тебе плохо. Почему ты мне ничего не сказала?