Находившийся рядом с нами мужчина совершенно потерял голову и, обогнав стоявшего перед ним эсэсовца, побежал в теневую часть огромного помещения, где, должно быть, находились ворота, через которые въезжали грузовики. Немцы были настолько удивлены и развеселены этой маловероятной попыткой побега, что не спешили реагировать. На несколько мгновений у меня появилась наивная, абсурдная надежда, что ему удастся спастись. Затем солдат не торопясь поднял винтовку, тщательно прицелился и выстрелил. Беглец плюхнулся на землю, но продолжал ползти вперед, прижимая руку к раненому бедру. Именно тогда они спустили собак. Я едва успела увидеть, как те набросились на беднягу, когда отец обнял меня, прижав мое лицо к своему животу так сильно, что мне стало больно. Нечеловеческий крик эхом отозвался в моих ушах. В этот момент я впервые почувствовала гнев. Гнев и дикую ярость из-за того, что происходило с нами. Потому что это было жестоко, неправильно, несправедливо, и даже наши мучители в своих сердцах знали это. И им было стыдно за это. Поэтому они делали всё тайно, пытаясь укрыть нас от посторонних глаз под брезентом грузовиков, в темном подбрюшье вокзала, в вагонах для скота без окон. Я их ненавидела. Не только нацистов и фашистов, которые преследовали нас. Я также ненавидела всех остальных, всех тех, кто просто умывал руки, кто своим трусливым безразличием, отвернувшись, позволил этому случиться.