– Бесхвостая ящерица, – говорит он, когда я его догоняю.

Он стоит на четвереньках, изучая следы в пыли, читает их, как слова на свитке.

Этот ребенок счастливее, когда ходит босиком по земле, чем когда ест, и с самого раннего возраста стремится все исследовать. Копаться в щебне в поисках такого, на что другие не обращают внимания. Панцирь жука, выгоревшая на солнце челюсть дамана. Ему хватает мгновения, чтобы каждая черта и деталь существ, живых или погибших, осталась у него в памяти.

Раскладываю козью шкуру и сажусь.

– Imma, потрогай.

Он проводит моим пальцем по крошечным черным венам, пронизывающим прозрачную оболочку крыла стрекозы.

– Гладко? Но это не так.

Я восхищаюсь как невидимыми складками крыла стрекозы, так и тем, что сын их обнаружил.

Он берет палку и царапает на земле буквы.

Йоханан.

Я беру у него палку и пишу свои буквы.

Yoḥanan bar Zakhariya v’Elisheva.

Йоханан, сын Захарии и Элишевы.

Ходят слухи, что Иешуа, сына Марьям, разыскивают римляне.

Они уже однажды приходили за нашими сыновьями. Неужели придут опять? Что ценного я оставлю этому миру, если не сына?

– Ты бы могла писать истории, как священники, – говорит он.

Первые восемнадцать лет моей жизни я была в семье единственным ребенком, и отец не устоял перед искушением научить меня буквам.

– Только никому ни слова, – сказал он.

И я поняла, что не нужно хвастаться знанием языка. Я и сейчас верна обещанию. Но мне доставляет большое удовольствие и удовлетворение писать для сына.

– Ты пишешь лучше них. То, как ты загибаешь кончики букв.