– Храни Господь миссис Пауэр, мать Джулии и Тима.

Я склонила голову и попыталась присоединиться к ее молитве.

– Да будут благословенны все усопшие, – добавила она.

Тишина объяла нас шелковым покровом.

– Это были два лучших дня в моей жизни, – заметила Брайди.

Я изумленно уставилась на нее.

– Да-да, лучшие два дня в моей жизни. Это же было приключение! Двое людей остались в живых благодаря нам – благодаря тому, что ты и я были рядом и сделали все, что в наших силах. Ты же не станешь отрицать, что это наша заслуга?

– Но… поэтому ты считаешь, что это лучшие два дня в твоей жизни, а, Брайди?

– Ну, еще я встретила тебя.

(Произнесенные ею пять слов буквально ударили меня в грудь.)

– Джулия, ты как-то назвала меня бодрящим эликсиром. Незаменимой. Разве не ты мазала мне бальзамом руки, когда едва меня знала? Поделилась со мной гребнем. И даже днем рождения. А когда я разбила термометр, ты сказала, что это твоя вина. А сколькому ты меня научила за эти два дня! Сделала меня помощницей, курьером. Помогла осознать свою значимость.

Я просто потеряла дар речи.

И в который уже раз подумала, что из Брайди могла бы выйти очень хорошая медсестра.

– А разве орден никогда не предлагал тебе получить какую-нибудь профессию?

Она скорчила гримаску.

– Когда я только приехала в Дублин, меня отдали в услужение, но хозяйка быстро отослала меня обратно – сказала, что у меня слишком дерзкий язык.

Да, я уж заметила: Брайди за словом в карман не лезла, что вполне могло нервировать вздорного работодателя.

– Иногда я хожу на поденную работу, – продолжала она. – Убираю в отелях, школах, конторах.

– Но тебе же платят…

Лицо Брайди так скривилось, что я поняла: она не получила не пенни.