«Обвязали Аксинью холстами всякими и повели по деревне… Ведут ее по деревне, в сковороды бьют и в ноги всем, у кого когда холст какой потерялся, кланяться велят. Иная баба и нивесть что потеряла, а и той кланяйся. И всякая баба ее бьет и стыдит и в глаза плюет, а коя еще простить не хочет да издевается всячески…»

«Обвязали Аксинью холстами всякими и повели по деревне… Ведут ее по деревне, в сковороды бьют и в ноги всем, у кого когда холст какой потерялся, кланяться велят. Иная баба и нивесть что потеряла, а и той кланяйся. И всякая баба ее бьет и стыдит и в глаза плюет, а коя еще простить не хочет да издевается всячески…»

«Натешились бабы. Вконец просмеяли Аксинью. Мужикам тешиться черед пришел. Только отложили этот черед до воскресенья, до праздника, значит, до свободного дня, чтобы вволю уж».

«Натешились бабы. Вконец просмеяли Аксинью. Мужикам тешиться черед пришел. Только отложили этот черед до воскресенья, до праздника, значит, до свободного дня, чтобы вволю уж».

В воскресенье Аксинью раздели донага и запрягли в телегу, а мужа ее, с которого предварительно вытребовали ведро вина на угощение «мира», посадили в телегу, дали ему кнут и велели править: «Пожалуй, кати под гору».

«Уж и смеху же было! Бабы, мужики, – все, значит, за телегой, толкают ее и съехали с горы таким манером».

«Уж и смеху же было! Бабы, мужики, – все, значит, за телегой, толкают ее и съехали с горы таким манером».

Когда Аксинью выпрягли и освободили, она, не помня себя от пережитых издевательств, бросилась прямо к колодцу – и вниз головой в него. Кое-кто из крестьян хотел достать ее из колодца и попытаться спасти, но староста остановил: «Нельзя! – говорит. – Пусть до станового так будет. Беды еще наживешь, как вынешь».

Читатель «Русского богатства» имел полное основание спросить редакцию, как примирить этот рассказ о печальной судьбе Аксиньи с идеализированным изображением женской доли в деревне, данным Харламовым. Ответ на этот вопрос был очень труден для правоверного народника: приходилось или закрывать глаза на темные стороны деревенской жизни (что, как известно, многие из народников и делали), или же признать, что в деревне далеко не все обстоит так благополучно, как следовало бы ожидать по народнической теории. Известно, что именно на этом-то вопросе народничество 70-х годов и разбилось на два различных направления: на народничество оптимистическое, принимавшее за идеал деревню полностью, как она есть, и на народничество критическое, начавшее отличать «мнения» народа, для критически-мыслящих интеллигентов не обязательные, от «интересов» народа, которые должны быть высшим руководящим принципом, направляющим всю деятельность интеллигенции.