«Во всяком случае Зацепин представляет собою могучую силу и по умственным способностям, и по характеру. И невольно думается: какую громадную пользу принесли бы России Зацепины, если бы они были пристроены к действительно полезному делу» (№ 1 за 1881 г., стр. 76).

После этого нас не удивит отрицательное отношение «Устоев» к известному «Сказу о тульском левше и стальной блохе» Н. Лескова. Рецензент воспринял этот «сказ» как оскорбительную насмешку. «Если бы автор, – пишет он, – потрудился присмотреться к тому классу русского народа, который он, сидя в кабинете, предал глумлению своей книжкой, классу, из которого выходили, выходят и будут выходить замечательные люди, он оставил бы в покое старую поговорку о подкованной блохе. Не на то только годен русский ум, русская душа и энергия, чтобы чужих блох подковывать…» (№ 7, стр. 61).

Итак, казалось бы, все обстоит благополучно: общинный строй крепок и прочен, капитализм не имеет никаких шансов на развитие в России, в народе заложен неисчерпаемый источник высоких нравственных и умственных задатков. Другими словами – перед нами народническая теория в ее самой ортодоксальной, оптимистической разновидности. Но это – только на первый взгляд. Вчитываясь в номера «Устоев», мы убеждаемся, что для народнического оптимизма реальная жизнь дает очень мало оснований. На каждом шагу мы натыкаемся на мысли и факты, стоящие в непримиримом противоречии с торжественно провозглашаемой теорией.

Возьмем хотя бы вопрос о капитализме. Как мы видели, по убеждению сотрудников «Устоев», русский капитализм – искусственное явление, не имеющее под собою реальной почвы и существующее исключительно вследствие поддержки его правительством.

Но вот что рассказывает внимательный наблюдатель русской жизни (мы имеем в виду очерк Абрамова «В степи» в № 1 за 1882 г.):

«В нашей местности, на самом крайнем юге России (речь идет о Кубани. – Б.К.), деревенский кулак – совсем не то, что представляет собою кулак средней или северной полосы России. Наш кулак и по названию не кулак, а коммерсант; по существу же своей власти, силы и влияния он является владетельным князем прошлого столетия, который зачастую распоряжается судьбою двадцати тысяч человек… Отличие нашего кулака от великорусского бросается в глава при первом взгляде на его наружность, а также на его житье-бытье. Прошло то время, когда наш кулак одевался если и не по-мужицки, то совершенно так, как одевается мелкота, заурядные мещане. Если теперь можно увидеть сельского коммерсанта в длиннополом сюртуке, чуйке или поддевке, то это – не более как анахронизм, явление, отжившее свой век и уцелевшее совершенно случайно. Большинство же „коммерсантов“ одето совершенно иначе. В этом случае тон „задают“ приказчики и разные гешефтмахеры города Ростова, где „коммерсанты“ бывают очень часто по своим делам. Изяществом отличается и жилище „коммерсанта“. Здесь вы не встретите ни вони, ни грязи. Напротив, в жилище „коммерсанта“ чисто, светло, просторно. Обыкновенно дом коммерсанта представляет собою громадное здание, со множеством комнат… В комнатах у коммерсанта вы не встретите ни сонника, ни оракулов, а взамен их найдете периодические издания. „Для семейства“ коммерсант выписывает какое-нибудь издание „с выкройками и модами“, а для себя ежемесячный журнал и газету. Коммерсант – ультралиберал и потому выписывает не „Русский вестник“ и даже не „Вестник Европы“, а „Дело“ или „Слово“. Из газет он тоже выбирает что-нибудь позабористее, а для воскресных чтений всему предпочитает „Неделю“. Либерализм коммерсанта выражается не в одном только выборе журнала и газеты, но и в свободомыслии по поводу разного рода вопросов… Свободомыслие обнаруживает коммерсант и по отношению к религии… В церкви он бывает редко: ходить в нее часто начинает считаться дурным тоном… В своих отношениях к детям коммерсант остается верен началам либерализма: он, учившийся на медный грош, „вполне сознает пользу просвещения“ и отдает своих детей в гимназию» (стр. 133 – 136).