Как и в случае с теориями наследственности и вырождения, художественное освоение писателями-натуралистами концепции борьбы за существование тоже обнаруживает лингвистически-языковую сторону этой «биологической универсалии», конститутивная аналогическая структура которой усиленно подчеркивается путем инверсии двух семантических полей метафоры. Проведенная Дарвином аналогия между законами природной жизни («эволюция») с законами жизни социальной («борьба») в литературе натурализма принимает обратное направление. Предполагаемый естественный закон эволюции теперь проявляется на уровне социальных процессов. Осуществляемая здесь «натурализация» метафоры распространяется и на то семантическое поле, которое первоначально служило ей в качестве improprium.

Русская литература натурализма 1880–1890‐х годов тоже использует эту нарративную форму борьбы за существование для изображения социальных процессов модернизации. Развитие в России капитализма, осмысляемое как дарвинистская struggle for existence, и возникшие в результате этого психопатологии служат предметом ряда натуралистических романов П. Д. Боборыкина, таких как «Китай-город» (1882), «Василий Теркин» (1892), «Перевал» (1894) и «Тяга» (1898)[1162], а также И. Н. Потапенко, например романа «Смертный бой» (1897)[1163]. Специфика подхода Мамина-Сибиряка к указанной тематике в романе «Хлеб», как и в его раннем романе «Приваловские миллионы» (1883; гл. III.3), заключается в «деконструктивистском» обращении с европейской традицией натурализма. С одной стороны, Мамин-Сибиряк придерживается заложенной П. И. Ковалевским традиции психиатрической диагностики (гл. VI.1), изображая вырождение и борьбу за существование как патологические следствия социально-экономических процессов модернизации, в которых не бывает ни победителей, ни побежденных, а лишь «потерпевшие». С другой стороны, писатель идет дальше, чем психиатр, воспринимая свойственный русской культуре критический взгляд на борьбу за существование: прибегнув к своему излюбленному романному приему контрфактуального сведения к абсурду, Мамин-Сибиряк отказывает концепциям вырождения и борьбы за существование в какой бы то ни было эпистемологической действенности и разоблачает их как фиктивные псевдонаучные модели. Чтобы опровергнуть научную ценность обоих представлений, писатель инсценирует особые «экспериментальные условия», в рамках которых истинность натуралистической картины мира с ее биологическими основаниями сначала контрфактически принимается, а затем опровергается как противоречащая дальнейшему развитию действия. Ее «абсурдность», продемонстрированная таким образом, распространяется не только на концепции вырождения и борьбы за существование как нормативные модели интерпретации действительности, но и на саму возможность их художественного воплощения в литературе натурализма.