Как это часто бывает в его романах, Мамин-Сибиряк вновь сводит к абсурду медицинскую концепцию своего времени – теорию психической (ментальной) «заразительности» – в целях разоблачения ее иллюзорного характера. Начиная с 1870‐х годов в России распространяются социально-психологические теории умственной и моральной «заразительности», пришедшие из Франции: folie à deux и contagion morale превращаются в «нравственную заразу» и «психическую заразительность»[1172]. На основе чрезвычайно смутной теории внушения утверждается, будто чувства и мысли, подобно вирусам и бактериям, могут передаваться от человека к человеку и распространяться, принимая форму эпидемии[1173]. Мамин-Сибиряк словно бы доводит концепцию заразительности до абсурда: Стабровский надеется, что передаваться может и здоровье, однако его эксперимент терпит неудачу. Близость к Устеньке не оказывает никакого благотворного воздействия на здоровье Диди, чье развитие обнаруживает типичную для клинической картины вырождения дисгармонию между способностями и психофизическими качествами:

Девочке было уже пятнадцать лет, но она плохо формировалась и рядом с краснощекою и здоровою Устенькой походила на какую-то дальнюю бедную родственницу, которую недокармливают и держат в черном теле вообще. Но зато ум Диди работал гораздо быстрее, чем было желательно, и она была развита не по годам[1174].

Девочке было уже пятнадцать лет, но она плохо формировалась и рядом с краснощекою и здоровою Устенькой походила на какую-то дальнюю бедную родственницу, которую недокармливают и держат в черном теле вообще. Но зато ум Диди работал гораздо быстрее, чем было желательно, и она была развита не по годам[1174].

Однако все это отнюдь не подтверждает теорию вырождения[1175], с которой в мире Заполья, в отличие от узловского общества в «Приваловских миллионах», знакомы лишь образованные представители высшего общества[1176]. С одной стороны, Стабровский и сам сомневается в онтологическом статусе вырождения, видя в нем лишь результат определенного умонастроения. Обнаружив признаки предполагаемого вырождения и у польского жениха Диди, Стабровский вынужден признать, что виной такой оценке, должно быть, его собственная точка зрения, обусловленная возрастом:

Стабровскому казалось, что в молодом пане те же черты вырождения, какие он со страхом замечал в Диде. Впрочем, в данном случае старик уже не доверял самому себе, – в известном возрасте начинает казаться, что прежде было все лучше, а особенно лучше были прежние люди. Это – дань возрасту, результат собственного истощения[1177].