Толстой неотступно присутствует в «Дуэли» благодаря высокому уровню цитатности, из‐за чего художественный мир повести подчас предстает ироническим отражением «Анны Карениной» и особенно «Крейцеровой сонаты». Лаевский явно повторяет мысли и слова Позднышева, обращенные к жене[1284]; крайним их выражением становится фраза: «Ты ведешь себя как… кокотка»[1285]. Но здесь примечателен не столько тот факт, что в сравнении со своим «литературным прототипом» Позднышевым Лаевский в итоге поступает прямо противоположным образом: открывшаяся неверность Надежды Федоровны, которую Лаевский застает in flagranti с приставом Кирилиным, приводит не к убийству, а к примирению и сближению[1286]. Гораздо более показательно, что элементы позднышевской моральной философии половых отношений исповедует фон Корен, опять-таки соединяя их с дарвиновскими взглядами на половой отбор. Полемизируя с Толстым и его радикальными идеями, направленными против половой любви, Чехов инсценирует художественный мир, который, как и мир «Крейцеровой сонаты», буквально пропитан сексуальностью. Однако если у Толстого сексуализированный характер художественного мира и действующих лиц показан исключительно глазами «одержимого» Позднышева, то чеховская дарвинизация сексуальности представляет собой сложный феномен, распределяемый между несколькими персонажами и влияющий на семантику текста на разных уровнях.

Будучи единственной молодой женщиной в городке, Надежда Федоровна с особой силой ощущает инстинктивную природу своей сексуальности, делающей героиню (что мы видим прежде всего ее же глазами) объектом более или менее явного вожделения со стороны персонажей-мужчин[1287]. К началу времени действия она уже успела изменить Лаевскому с полицейским приставом Кирилиным; Надежда Федоровна чувствует себя «самой молодой и красивой женщиной в городе», ею постепенно овладевают «желания», и «‹…› она, как сумасшедшая, день и ночь думала об одном и том же»[1288]. Она неоднократно заигрывает с молодым Ачмиановым, сыном одолжившего ей денег местного купца, сама стыдясь своего поведения: «Ее волновали желания, она стыдилась себя и боялась, что даже тоска и печаль не помешают ей уступить нечистой страсти, не сегодня, так завтра, – и что она, как запойный пьяница, уже не в силах остановиться»[1289].

Лаевский тоже склонен многое сводить к половому, животному началу. В отличие от Позднышева он убежден, что «женщине прежде всего нужна спальная»[1290] и что «красивая, поэтическая святая любовь – это розы, под которыми хотят спрятать гниль. Ромео – такое же животное, как и все»[1291]. Принимая позднышевский отказ от идеи поэтической любви, Лаевский сводит ее к физиологии в духе Базарова. Это позволяет фон Корену, пристально наблюдающему за Лаевским как за подопытным объектом, сделать вывод, что его идейный противник – «сладострастник», которого можно заинтересовать лишь разговорами «‹…› о самках и самцах, о том, например, что у пауков самка после оплодотворения съедает самца ‹…›»[1292]. Показательно, что в последнем примере использована скрытая цитата из Дарвина: в главе IX «Происхождения человека», рассказывающей о вторичных половых признаках у низших животных, ученый описывает вид пауков, у которых самка при спаривании опутывает самца паутиной и пожирает[1293].