Из женщин, вводивших новую моду, самой красивой и более всех окруженной поклонниками была госпожа Тальен; ее салон был самым блестящим и популярным. Она была дочерью испанского банкира Кабаррюса, а первым ее мужем был президент прежнего суда в Бордо, так что она составляла, так сказать, связующее звено между людьми старого и нового режима. Тереза Тальен восстала против террора из личного чувства мести, но также и по доброте сердечной; как в Бордо, так и в Париже она интересовалась всеми несчастьями и ни на минуту не выходила из роли просительницы, которую выполняла, говорят, с неодолимой прелестью. Она сумела смягчить проконсульскую суровость, с которой Тальен, тогда еще не муж ее, распоряжался в Жиронде, и обратила его к более человечным чувствам. Она хотела возложить на Тальена роль миротворца, врачевателя зла, принесенного революцией. Госпожа Тальен привлекала в его дом всех участвовавших с ним в событиях 9 термидора и старалась, ублажая их, подать им надежду на общественную признательность, на прощение, наконец, на власть, которую теперь сулили скорее противникам, чем поборникам террора.

Госпожа Тальен окружала себя милыми женщинами, которые содействовали этому плану столь простительного обольщения. В числе этих женщин особенно выделялась вдова несчастного генерала Александра Богарне, молодая креолка, привлекавшая не столько красотою, сколько необыкновенной миловидностью и грацией. На эти собрания завлекались простые воодушевленные молодые люди, которые так долго вели жизнь суровую и полную треволнений. Их ласкали, иногда даже подтрунивали над их одеждой, нравами, строгими правилами. Их сажали за стол рядом с такими людьми, которых недавно они же преследовали бы как аристократов, – разбогатевшими спекулянтами, расточителями государственной казны – и этим заставляли их осознать превосходство прежних образцов светского обращения и тонкого ума.

Многие из этих людей, не имея средств, утрачивали вместе с суровостью и свое достоинство и не умели выдержать характера. Другие, поумнее, хоть и сохраняли свое положение и скоро усваивали себе дешевую и легко дающуюся салонную полировку, однако тоже не были застрахованы от тонкой лести. Иной член комитета, ловко упрашиваемый за обедом, обещал исполнить то или другое и дозволял повлиять на его голос.

Так-то женщина, дочь финансиста, жена судебного сановника, а потом пламенного республиканца, бралась примирить людей простых, подчас грубых и почти всегда фанатиков с изяществом, тонким вкусом, светскими удовольствиями, свободой нравов и беспристрастностью в убеждениях. Революция, обращенная вспять (и это было, несомненно, большое счастье), от крайнего предела фанатизма и грубости, однако, уж слишком круто поворачивала к забвению республиканских нравов, принципов, даже республиканского озлобления. В этом повороте обвинялись термидорианцы: говорили, что они ему содействуют, вызывают его, ускоряют – и это обвинение было справедливо.