Ленинская сталь

Ленинская сталь

Настоящий психоз тех дней, отмечаемый всеми историками большевизма, — страх перед послеленинским распадом, расколом РКП, навеянный и реальными склоками, и, добавим, подсознательной памятью о судьбах раннего христианства. Руководство стремится представить кончину Ленина как цементирующий фактор, доказать, что она не только расширила, но и необычайно «сплотила» партию. Пафосом поместных соборов отзывается горделивое заклинание Луначарского, противопоставившего единодушие церкви, сплоченной Христом, бесовским сварам в стане зарубежных нехристей и еретиков:

Ленин явился фигурой, объединяющей мир завтрашнего дня. Среди фашистов, среди буржуазных либералов, среди меньшевиков идет грызня и нелады, в коммунистическом мире почти полное единство[396].

Ленин явился фигурой, объединяющей мир завтрашнего дня.

Среди фашистов, среди буржуазных либералов, среди меньшевиков идет грызня и нелады, в коммунистическом мире почти полное единство[396].

Похороны и всеобщий траур, сливающий воедино сердца, сами по себе знаменуют рождение массового homo totus, в котором с эротическим блаженством растекается индивид. Помимо поэмы Маяковского — «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз…» — можно привести, к примеру, стихотворение Безыменского «На смерть Ленина»: «И растворяюсь я в потоке этих воль… Я кончил. Я в толпе»[397]. Прямой или опосредованный источник этой participation mystique — многолюдный крестный ход в горьковской «Исповеди»: «Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только радость, необъятная, как небеса»[398].

Но большевистская плерома получает пролетарски-индустриальный характер, стальную слитность целостного организма (показательный для всего коммунизма синтез механических и биологических начал, успешно подхваченный Сталиным). Выше уже упоминалось, что с начала 1920‐х годов — со времен дискуссии о профсоюзах и X съезда, запретившего фракционную деятельность, — наметилась отчетливая тяга к персонификации РКП. Теперь эта тенденция предельно усиливается. «Вся наша партия, как один человек, молчаливо примет клятву сделать свое железное единство стальным», — пишет, например, Преображенский[399] (менее всего, однако, клятва была «молчаливой»).

В аналогичном направлении смещается кузнечная аллегорика и металлургически-пролеткультовская сторона ленинского образа, возносящегося в большевистские эмпиреи. Это — не прежний «двойник» общепролетарского кузнеца (или, по слову Филипченко, «любимый брат всех выплавленных в домнах»): все чаще Ленин подается в надмирном и обособленном облике демиургического Кузнеца (сталевара), персонально выплавившего, выковавшего или закалившего свою партию. Он и сам был отлит из пролетарского металла («железным человеком» называл его Горький, «железным вождем» — Бухарин), наделен «стальной волей» и правил «железной рукой». И это о нем — а вовсе не о малоизвестном тогда Сталине — пишет Александровский, изображая стального громовержца: