Есть ли отдаленное подобие такого вождя в стане наших врагов? <…> Нет, таких вождей у них нет (
Пусть назовут нам другое имя во всей новейшей истории человечества, которое заставило бы учащенно биться сердце. Другого имени никто не назовет (
Став главным жрецом ленинизма, Сталин официально тоже разделяет большевистское убеждение в том, что ничего краше Ильича природа не создала. Однако агитпроповский псалом он все же использует в иных видах, перенося его сперва на партию, а потом на Советское государство:
Укажите мне другую такую партию. Вы ее не укажете, ибо ее нет еще в природе (1924). Назовите нам другое государство <…> В мире нет этого государства (1925).
Укажите мне другую такую партию. Вы ее не укажете, ибо ее нет еще в природе (1924).
Назовите нам другое государство <…> В мире нет этого государства (1925).
Превознося эти казенные святыни, так сказать, равные Ленину, Сталин выкажет изумительное умение лавировать между всеми идолами нового пантеона, приспосабливая их к созданию своего собственного культа.
Большевизм в поисках души
Большевизм в поисках души
Принято считать, что Сталин произвел околорелигиозную и вообще идеалистическую ревизию марксизма, неимоверно усилив роль идеологического фактора, или же «надстройки», за счет экономического «базиса». Так, Максименков пишет о «сочиненной Сталиным теории фактического приоритета надстройки над базисом»; и далее: «В проекте Постановления ЦК о постановке партийной пропаганды после выхода в свет „Краткого курса истории ВКП(б)“ осенью 1938 года Сталин собственноручно написал: „До последнего времени были в ходу `теории` и `теорийки`, игнорирующие значение обратного воздействия идеологии на материальное бытие, опошляющие учение марксизма-ленинизма о роли общественных идей, — учение, гениально развитое, в особенности, Лениным“. По сути дела, положение Сталина было антимарксистской теорией»[413].
Между тем «антимарксистский» подход зародился в партии еще на заре советской власти, когда развеялись надежды на духовное преображение общества, ожидавшееся после его экономической трансформации. Конечно, согласно теории, «надстройка» должна была отставать, и даже значительно, от «базиса». Однако в ситуации послеоктябрьской разрухи и одичания это отставание приобрело, пожалуй, слишком вызывающий вид. Ленин, как правило, не склонен был доверять официозным разглагольствованиям о сознательном пролетарии, свободном от индивидуалистическо-собственнических инстинктов. Но его крайне раздражает и коллективный классовый эгоизм рабочих, наивно уверовавших было в собственную «диктатуру». Любопытно проследить, как в ленинских писаниях советского времени с первых же дней нарастает глухая неприязнь к пролетариату[414] — к его профсоюзам, рабочей оппозиции, к пролеткульту и забастовщикам, которых он обзывает «тунеядцами и хулиганами»[415]. Позабыв о своих дореволюционных гимнах российскому рабочему классу, он в декабре 1917‐го назвал значительную его часть всего лишь «пришельцами в фабричную среду», а через несколько лет, на XI съезде, вернулся к этой же мысли: «Очень часто, когда говорят „рабочие“, думают, что значит это фабрично-заводской пролетариат. Вовсе не значит. У нас со времен войны на фабрики и на заводы пошли люди вовсе не пролетарские».