Светлый фон

Умом сталинскую Россию было не понять, но и для того, чтобы в нее верить, требовались совершенно особые душевные свойства.

Битва с грехами

Битва с грехами

Уже говорилось, что утопия спасительной большевистской целокупности, заданная X съездом, отнюдь не была персональным открытием генсека. «Для всех старых большевиков вопрос о единстве партии был не просто уставным требованием, он стал фетишем, новым высшим существом, как у М. Робеспьера в период якобинской диктатуры, и именно его в целях борьбы за власть максимально использовал Сталин», — констатирует Сироткин[425]. Сталинское «единство» требовало все же гораздо большей унификации и тотального единомыслия, непривычного для ленинских ветеранов. Громадное достижение аппарата состояло в том, что этим унифицированным образом слитной партии он сумел заменить прежний богостроительско-пролеткультовский идеал единого пролетарского организма, представив всякую фракционную, групповую или личностную специфику как отпадение от родной коммунистической плеромы — столь же губительное, как первородный грех отторжения индивида от гомогенного коллектива, оплаканный в горьковской «Исповеди». Только отщепенца поджидала теперь не метафорическая, а буквальная гибель. Абстрактную же «партию» при этом все чаще будет замещать ее сужающееся руководство или протеический «ленинизм», от лица которого витийствует генсек.

слитной партии пролетарского организма

Партийная дисциплина, трансформируемая в покорность вождю, психологически обуславливалась в свою очередь большевистской скромностью как синонимом христианского смирения. Разумеется, скромность непосредственно противостояла греховной гордыне, которая открывала путь к бесовской «прелести» и которая выступала у Сталина под псевдонимом «кичливости» либо, еще чаще, зазнайства. Осуждение последнего мы встретим и у Ленина, повлиявшего на соответствующие формулы генсека («Ленин учил нас не зазнаваться»), но Сталин обличал этот порок в таких видах и с такой широтой, о коих ни Ленин, ни даже сама церковь не помышляли. Нарциссическую гордыню генсек порицает и в частных письмах — например, Ксенофонтову: «Мне не нравится грубо-самоуверенный тон статей Шацкина: сам же проповедует скромность, а проявляет на деле максимум самоуверенности», — и в глобальной политике. Напомню о пресловутом «головокружении от успехов» — типичном проявлении сатанинской прелести, — проистекающем, как он пишет, «из духа самомнения и зазнайства». На XVII и XVIII съездах он предостерегает от «головокружения» хозяйственников, на февральском пленуме 1937 года — чекистов и все население страны, а во время войны с Германией — Красную армию. Оказывается, бахвальство и «зазнайство» ведут к беспечности и — тут он вполне открыто подхватывает церковно-аскетическую лексику — к «самообольщению», чреватому крахом; пример тому — «зазнавшиеся» немцы, недооценившие мощь советских войск. («Бахвальство и вредное для дела самодовольство» он обличал еще в дни Польской кампании 1920 года.)