Кулон был тем самым парламентарием, который 21 октября, когда уже был согласован текст Октябрьской декларации и парламент предвкушал победу, неожиданно предложил просить королеву об отставке Мазарини (см. гл. V). Его предложение было отклонено, но несколько десятков голосов оно всё-таки набрало.

Ошибка Дюбюиссона-Обнэ в первой записи «дорогого стоит» — значит, даже для такого осведомленного наблюдателя термин «фрондеры» еще в ноябре был совершенной новостью. Очевидно, он воспринимал свою информацию на слух и заменил по созвучию этот непонятный термин словом «flondreurs» (которое по-французски вообще ничего не означает)[763].

«Фрондеры», о которых здесь идет речь, еще не осмыслены как представители определенного политического течения. Это просто люди, на подчиненность которых рассчитывал Кулон; для него они «мои фрондеры», и сам он выступает как их начальник, а не как единомышленник. Но как бы высоко ни ставил себя Кулон после своего нашумевшего выступления 21 октября, он не мог записать в свои подчиненные гораздо более известных оппозиционеров вроде Бланмениля или Виоля, не говоря уже о Брусселе. Надо думать, что в данном случае на новый, только возникающий смысл слова «фрондер» наложился старый, античный смысл, хорошо знакомый всем читателям Цезаря и Ливия. В древнеримской армии пращники (лат. funditores, откуда фр. frondeurs) вместе с лучниками составляли легкую пехоту и выступали как застрельщики сражений. Именно этот смысл и имел в виду Кулон: он понимал, что одна его команда большого вреда Мазарини причинить не может, но рассчитывал, что его «пращники» смогут стать застрельщиками очередного политического скандала.

В мемуарах Реца ничего не сказано о судьбе термина «фрондеры» во время Парижской войны, и может сложиться впечатление, что тогда он был вообще забыт, снова войдя в моду после Сен-Жерменского мира. Это не так, термин продолжал употребляться, хотя и не слишком часто. Более того, именно тогда он приобретает, наконец, четкое политическое значение, становясь синонимом крайней, непримиримой оппозиции.

21 января д'Ормессон записал в дневнике мысли, высказанные в одной его частной беседе: «Всё это дело кончится восстанием народа, лишенного хлеба, и тогда фрондеры поневоле разбегутся (ce qui obligerait les frondeurs à s'enfuir), a парламент и город покорятся [монарху]»[764]. Глагол «разбегутся» напоминает о породившем термин исходном сравнении с разбегающимися школярами-«пращниками» и придает слову «фрондеры» порицательный смысл: для умеренного д'Ормессона это группа безответственных демагогов, навязывающих свою волю парламенту и ратуше.