И она уже не могла уйти, потому что нужно было все объяснить, рассказать все заново: недоразумение, странное воссоединение, досада Ричарда, вся жизнь Джулиана.

Джейк улыбался так, словно это была самая отпадная история на свете.

– Окей, – сказал он, – должен сказать, я чувствую себя несколько оправданным. Вот почему я хотел спросить про триптих, Фиона. Потому что видел обновление. То есть ты говорила так уверенно, и я подумал, что, может, я ошибся.

Фиона не поняла его, и Ричард объяснил ей, как в прошлом году, когда Джулиан заглянул в Париж, он снова сфотографировал его. На выставке в числе прочего будет и обновленная группа из четырех фотографий.

– Квадриптих, – сказал он. – Не самое привычное определение.

– Можешь в это поверить? – сказал Джулиан. – После стольких лет я снова стал моделью!

И это было сказано настолько в духе Джулиана Эймса, настолько похоже на то, как он сказал бы это в свои двадцать пять, что Фиона подошла к нему и поцеловала в лоб.

– Я так рада, что ты здесь, – сказала она. – Я так, так, так, так рада.

1990

1990

Пусть они не собирались приковывать себя наручниками к фонарным столбам, ничего такого – всего лишь пройти маршем, Йель и Фиона написали на своих руках маркером номер Глории и номер адвокатской конторы Эшера, даже притом, что самого Эшера могли посадить с большей вероятностью, чем их. Глория подвернула ногу, но вызвалась быть дистанционной поручительницей для как минимум десяти протестующих, и Йель волновался, что, если их всех арестуют, у нее не хватит денег внести за всех залог и ему придется чахнуть за решеткой.

– Я не знаю человека ответственнее ее, – сказала Фиона.

Это была правда; Чарли говорил, что она единственная журналистка в мире, которая ни разу не срывала срок сдачи материала. Глория ушла из «Во весь голос» и писала теперь для «Трибуны». Йель на всякий пожарный записал еще номер Сесилии. Они с Фионой свободно повязали вокруг шеи банданы, хотя Йель сомневался, что они их защитят от слезоточивого газа. Он чувствовал себя дурацким ковбоем.

Они доехали надземкой до Кольцевой, и Йель старался не показывать Фионе, как он напуган. В прошлом он участвовал в мирной демонстрации со свечами перед больницей округа Кук субботним вечером – он проторчал там до двух утра, питаясь супом и кутаясь в одеяло с Эшером и Фионой, и другом Эшера из Нью-Йорка, но он чувствовал себя в большей безопасности. Свечи напоминали ему о религиозной службе, и довольно скоро все уже сидели. Там было всего несколько сотен человек, кое-кто с гитарами. Глупая показуха, с какой-то стороны. Настоящий марш – это нечто другое, и один до крайности усердный тип из ACT UP, позвонивший Йелю накануне ближе к ночи, сказал ему заранее сообщить друзьям и родным, куда он отправляется. А еще посоветовал надеть второй, мягкий рюкзак на грудь.