— Финкель! Финкель! — громко окликнул его Залывин, но никто ему не ответил.

И уже спустя несколько минут донесся до него голос Швыкова:

— Лейтенант, помоги! Дай людей! Не могу удержать!..

Залывин бросился к нему сам, пробегая согнувшись, увидел Финкеля. Пуля попала тому в висок, и тоненькая струйка крови, словно капля дождя по стеклу, извилисто и медленно пробивала себе путь по его щеке. Залывин упал рядом, свободной рукой повернул белую голову к себе лицом. Финкель глянул на него большими, удивительно голубыми, какой-то глубинно-озерной воды глазами. Но эти глаза уже были мертвыми. «Какая легкая смерть, — впервые подумал Залывин о том, что и смерть может быть разной. — Мгновенно. Ведь только что был жив! Не крикнул, не застонал». И опять Залывин почувствовал с резкой, короткой болью где-то под сердцем, что он снова лишился какой-то части самого себя. «Господи, — подумал он, — не может же это продолжаться вечно?» Несколькими прыжками он перекрыл расстояние, отделяющее его от Швыкова, и оказался с ним за одним камнем.

Швыков глянул ему в лицо, будто желая удостовериться, что рядом свой, и, ничего не говоря, начал с земли хватать снег губами. Потом оторвался, сказал с придыхом:

— Они как с ума посходили… Прут и прут… Это спасибо вашему Финкелю… Молодец он у вас…

— Нет больше Финкеля, — ответил Залывин.

Швыков хотел что-то сказать, но в это время впереди из-за камней донесся русский голос:

— Что, десантники, жарко стало?

Сперва они оба подумали, что произошло чудо, что каким-то образом за спиной немцев вдруг оказались свои. Да оно так и должно было быть. Они надеялись, ждали этого чуда каждую минуту. Но когда за этой фразой раздалась отборная матерщина, а затем тот же голос добавил: «Сейчас мы заставим вас прыгать без парашютов, мать вашу перетак!» — они поняли, что перед ними русский.

Залывин молча выдернул из подсумка гранату, вырвал кольцо и, подержав в ладони холодное рубчатое тело лимонки, наотмашь кинул ее туда, откуда прозвучал голос. Раздался взрыв, дзенькнули о камни осколки, и в небо метнулся черно-белый, пополам со снегом, куст вырванной земли. Там, впереди, стало тихо.

— Вот ты первым и отпрыгался, — проворчал Залывин и мотнул Швыкову головой. — Ничего, ничего, отползай к обрыву, только незаметно. По пути прихвати с собой все у Финкеля: гранаты, патроны, автомат — все.

— А ты… а вы, товарищ лейтенант? — поправился Швыков.

— Отползай, отползай, я тоже. Они теперь помолчат.

Слева еще жарила перестрелка, а здесь и в самом деле угомонились. Они отползли вовремя. Две или три минуты спустя увидели уже от самого обрыва, как полетели в то место, где они находились недавно, длинные немецкие гранаты. Они летели высоко и красиво, назад ручками. Гранаты взорвались где-то возле убитого Финкеля, но Залывин и Швыков молчали. И тогда немцы, выждав еще немного, поднялись в рост. Два автомата ударили по ним одновременно, ударили точно. Залывин видел, как пять или шесть человек в зеленых френчах с засученными рукавами устремились на них, но, будто напоровшись на что-то невидимое, начали падать.