Тогда он дал ему глоток спирту. Тот отхлебнул, хрипло проговорил:

— А вот за это спасибо. Ты иди, не отвлекайся, а я помирать буду, — и умер молчком, намертво сцепив зубы.

Теперь их осталось только четверо. Зеленчук лежал с продырявленной пулей ногой, перетянутой выше колена своей же собственной портупеей; Швыков был ранен в голову, Саврасов в плечо гранатным осколком, и только Залывин оставался целым и невредимым.

Немцы молчали, молчали и они, устроившись за камнями, огородив себя ими, как стенкой. Благо, все плато было в этих камнях — любого размера. Впереди перед ними росло несколько сосен, высоких, с большими иголками. Когда подувал ветер, иголки шелестели как-то уютно и по-домашнему. Это успокаивало. Снег, начавший было таять с полудня, снова затвердел, но холода от него не ощущалось. Залывин время от времени поворачивался лицом к пропасти, откуда сильно тянуло током теплого парного от земли и леса воздуха, но там тоже все было тихо; только кричали, летая над лесом, дымчатые белощекие галки, и было интересно смотреть на них, на летающих понизу, сверху.

Наверно, у каждого есть своя высота, большая, средняя, маленькая, но высота, дальше которой уже не поднимешься, не вскочишь, сколько бы ни тужился, думал Залывин, поглядывая уставшими глазами в пустоту над лесом. Полтора месяца назад ему исполнилось двадцать лет. До этого он все как-то не чувствовал себя мужчиной, не чувствовал взрослым. Это не сказать чтобы обижало, потому что какие могут быть обиды на свой возраст, но все время приходилось умалчивать перед старшими о своих взглядах на жизнь, о своих суждениях по поводу чего-либо, хотя иной раз очень хотелось сказать что-то свое, выразить самого себя. И однажды он об этом сказал и даже не сказал, а только сделал два шага вперед перед строем, и эти два шага сразу подняли его над сверстниками и над старшими товарищами так высоко, что он сам испугался своей высоты. Потом еще была одна высота, особая, ни с какой другой не сравнимая — за несколько часов до прорыва обороны противника в Замоли его приняли в кандидаты партии, в бой он пошел уже коммунистом. И вот в эти двадцать лет довелось одолеть еще одну высоту, обычную, скалистую, с прогонистыми альпийскими соснами и множеством валунов на вершине. Вот и все. Пожалуй, она и станет для него последней. Все как-то непонятно устроено в этом мире, и он пытался в нем разобраться, часто думал после присвоения звания Героя, что плыть через Свирь, ведя лодку с чучелами, было гораздо легче, чем сделать перед строем два шага. Если смотреть правде в глаза, то награды заслуживали именно эти шаги, когда дрогнуло сердце, дрогнуло и снова окрепло.