Церковь есть не только место, где христиане служат Богу во время литургии или других церковных служб. Церковь есть и воплощенное, материализовавшееся сострадание. «Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?» – сказал Христос[607]. А на вопрос апостола Петра: «Сколько раз прощать брату моему, согрешившему против меня? До семи ли раз?» – ответил: «Не говорю тебе до семи, но до семижды семидесяти раз»[608]. Незадолго до Своей крестной смерти Он сказал Апостолам: «Заповедь новую вам даю, да любите друг друга; по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой»[609].

Совершенно последовательно святые отцы и подвижники учат, что только в Церкви может жить и развиваться отдельная личность. В то же время возрастание отдельных членов Церкви есть и возрастание Церкви[610]. Человеческое общество есть Церковь. Отношения любви и всепрощения, служения ближнему, заповеданные Христом, должны иметь в нем свою прямую реализацию. Но в реальной социальной жизни сам факт стихийного распределения людей по органическим союзам свидетельствует о невозможности абсолютного проявления любви – самого высокого чувства – здесь, на земле. Но тот дух всепрощения, личной ответственности и взаимовыручки, то простое, взятое из Церкви убеждение, что индивидуально, без мiра спастись нельзя, но только всем вместе; находит свою реализацию в других формах. Каждый христианин угоден Богу, если он помогает ближнему. «Так как вы сделаете это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», – говорит Христос[611].

Замечательно точные примеры материализации этой заповеди приводил известный русский историк В.О. Ключевский (1841—1911). «Древнерусское общество под руководством Церкви, – писал он, – в продолжении веков прилежно училось понимать и исполнять… заповедь о любви к ближнему… Любовь к ближнему полагали прежде всего в подвиге сострадания к страждущему, ее первым требованием признавали личную милостыню… Любить ближнего – это, прежде всего, накормить голодного, напоить жаждущего, посетить заключенного в темнице. Человеколюбие на деле означало нищелюбие. Благотворительность была не столько вспомогательным средством общественного благоустройства, сколько необходимым средством личного нравственного здоровья (выделено мной. – А.В.): она больше нужна была самому нищелюбию, чем нищему»[612].

Легко заметить, что упразднение Церкви у протестантов тут же приводит к крайне негативному отношению к нищим, вернее – менее обеспеченным, чем это «полагается» обществом, лицам. На них организовываются настоящие охоты: они изгоняются, ссылаются на каторги, умерщвляются. Несложно заметить, что такое отношение может быть возможным только вследствие материализации оценки человеческой личности. Когда человек оценивается не по духу, каковым его наделил Господь, а по социальному положению. Поэтому нищенство, понятое как непроизводительный элемент общества, было признано антиобщественным явлением. Какое уж здесь сострадание и христианство! Не случайно уже в XIV в. мы встречаем широкую практику борьбы с нищенством[613].