Данное суждение – одна из главнейших творческих неудач этого великого русского ученого. Сложно представить, что над совестью может быть вообще какойто контролер, а тем более – в этом качестве рассудок, который никогда, в силу своей природы, не способен подняться до чегото высшего, духовного, не улавливаемого логикой. Другое дело, что (и здесь Чичерин был прав) история человечества представляет неоднократно примеры искаженной нравственности. Но есть ли это нормальное положение вещей? Можно ли ставить его в основу всего нравственного учения и считать за образец?

Очевидно, нет. В противном случае мы должны будем вообще отказать человеку в возможности выйти из состояния искаженной нравственности. И это при всем том, что светское сознание не принимает фактов регресса личности человека с момента его грехопадения, веруя лишь в идею прогресса. Получается оптимистическое убеждение с пессимистическим окончанием.

Выражение «искаженная нравственность» подсказывает нам, что есть все же нравственная основа, незыблемая в своей чистоте, есть тот образец, который единственно соответствует природе личности. Безусловно, его достижение – проблема не одного дня и не одного поколения. Но либо мы примемся за ее решение и будем полагать, что само стремление к чистоте нравственных отношений есть благое начинание, либо мы вообще откажемся идти по этому пути. Вот тогдато мы и получим «групповую» нравственность и всесилие эгоистического начала. Эту деталь очень точно отмечал Л.А. Тихомиров, справедливо указывавший, что автономность морали подрывает силу закона[629].

Понятно, что никакого человеческого общежития мы не создадим, если не прибегнем к голой силе власти, принуждением и угрозой борющейся с этими явлениями и постепенно вырождающейся в орган, противостоящий всем остальным элементам общежития и самому человеку. Ни о какой идее права и правовом государстве здесь уже говорить не приходится. Это – чистой воды абсолютистская власть, неважно, в каких формах правления реализуемая. Если государство стремится к реализации абсолютной нравственности, идеи права, все идет хорошо. Но бывают и обратные ситуации, как правило – при абсолютистской власти безнравственного государства, когда деятельность властей отвращает человека от права, сея несправедливость.

Какое отношение к праву может быть у человека, на себе испытавшего «правду» приватизационного законодательства и реформ 80‑х и 90‑х гг. XX в. в России, обрекших на вымирание престарелых граждан и материально необеспеченные слои населения? Мог ли ощущать тягу к праву крепостной крестьянин, в течение 150 лет тоже по «праву» признанный скотиной, которую можно было запороть, продать, сослать на рудники, обесчестить и т.п.? Желал ли признать право разумным человек в годы советской власти, зная, что садовый участок у него должен быть по закону, не более 6 соток, а садовый домик – не более 30 кв. метров? В каждом из указанных случаев позитивная норма права имела какойто чудовищный «идеал» в своей основе, реализация которого приводила к полному отторжению народа как от слова «закон», так и от любой идеи права. Кроме того, сама власть, реализовывавшая нравственно неустроенный правовой идеал, падала в глазах подданных, утрачивала свой нравственный авторитет. Но могло ли быть иначе, если только за счет нарушения такого закона человек мог относительно нормально существовать, признавая, тем не менее, себя в душе незаконопослушным, т.е. нравственно испорченным. Государство, которое своими законами искусственно делает из своих граждан преступников, подрывает их нравственное самоуважение, в конце концов все равно окажется «стрелочником» и утратит львиную долю своего морального влияния на граждан.