Мы переводим сии слова на язык современного философа: “искусство имеет цель самое в себе”. В Германии Шеллинг сказал это в науке: Гете в то же время исполнил на деле. Для него искусство образует мир высший, нежели природа, имеет свою самобытную истину и цель».[458]

Итак, источник первой части хомяковского суждения – это точное (формульное) воспроизведение одного из основных утверждений Шлегеля, как оно было усвоено русской эстетикой 1820–1830-х годов. Теперь важно установить, что происходит с этой формулой у Хомякова в будущем.

Уже в этом пассаже Хомяков предлагает разграничивать свободу творчества и «свободу» художника. В статье «Мнение русских об иностранцах» (1846) те же мысли будут развиты следующим образом:

Истинная в своем начале, ложная в своем приложении, односторонне высказанная и дурно понятая система германских критиков о свободе искусства приносит довольно жалкие плоды. Рабство перед авторитетами и перед условными формами красоты заменилось другим рабством. Художник превратился в актера художеств. <…> Немецкие критики были правы, проповедуя свободу искусства; но они не вполне поняли, а ученики их поняли еще меньше, что свобода есть качество чисто отрицательное, не дающее само по себе никакого содержания, и художники современные, дав полную волю своей безразборчивой любви ко всем возможным формам прекрасного, доказали только то, что в душе их нет никакого внутреннего содержания, которое стремилось бы выразиться в самобытных образах и могло бы их создать (112–113).

Истинная в своем начале, ложная в своем приложении, односторонне высказанная и дурно понятая система германских критиков о свободе искусства приносит довольно жалкие плоды. Рабство перед авторитетами и перед условными формами красоты заменилось другим рабством. Художник превратился в актера художеств. <…> Немецкие критики были правы, проповедуя свободу искусства; но они не вполне поняли, а ученики их поняли еще меньше, что свобода есть качество чисто отрицательное, не дающее само по себе никакого содержания, и художники современные, дав полную волю своей безразборчивой любви ко всем возможным формам прекрасного, доказали только то, что в душе их нет никакого внутреннего содержания, которое стремилось бы выразиться в самобытных образах и могло бы их создать (112–113).

Дело, как видим, не в отказе от формулы Шеллинга, но в необходимости уточнения ее «односторонности»: искусство, конечно, имеет цель само в себе, и потому оно свободно. Но художник должен иметь целью выражение некоторого «внутреннего содержания», которое порождено в нем родной ему почвой, и в этом смысле он не свободен.