К. Н. Батюшков по отношению к тексту художественного произведения также выделяет проблему «побежденной трудности»: поэзия «есть искусство самое легкое и самое трудное, которое требует прилежания и труда гораздо более, нежели как об этом думают светские люди»[462]. Художественная условность – это средство создания иллюзии жизни, которая важна не сама по себе, а как способ передачи «пищи для ума, для сердца».[463]

В этой же связи уместно рассматривать рассуждения П. А. Катенина об условности стихотворной формы вообще: «<…> размер так же неестественен (в глупом значении слова), как и рифма; писатель хороший владеет тем и другим так, что не уничтожается, а творится ими очарование»[464]. Отсюда обращение к категории «побежденной трудности»: в «Евгении Онегине» «есть и трудности, искусно побежденные».[465]

Сам Пушкин также использовал это понятие для характеристики перевода В. А. Жуковским «Шильонского узника» Байрона: «Перевод Жуковского est un tour de force. Злодей! В бореньях с трудностью силач необычайный! Должно быть Байроном, чтоб выразить с столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, и Жуковским, чтоб это перевыразить»[466]. Пушкин, как известно, цитирует здесь послание П. А. Вяземского «К В. А. Жуковскому (Подражание сатире II Депрео)» (1819):

Как видим, все упомянутые выше авторы одинаково оценивают «побежденную трудность» как высокую степень поэтического мастерства. Дело в том, что, как уже установлено В. Э. Вацуро, самый термин и стоящее за ним понятие заимствовано ими из французской классицистической эстетики, конкретно – из Вольтера, у которого термин означал «соблюдение жизненной “достоверности” сценического действия в пределах классических “правил”»[468]. Речь, таким образом, шла о приоритете мастерства перед вдохновением.

При переходе от «риторического» подхода к искусству к «герменевтическому»[469] происходит переоценка соотношения мастерства и вдохновения в процессе художественного творчества. У А. С. Грибоедова этот переход породил характерное противопоставление «дарования» и «искусства», которое «в том только и состоит, чтоб подделываться под дарование», «удовлетворять школьным требованиям, условиям, привычкам, бабушкиным преданиям, нежели собственной творческой силы». Отсюда же происходит и характерное отрицание категории «побежденной трудности»: «<…> знаю, что всякое ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей? nugae diffciles (замысловатые пустяки). Я как живу, так и пишу свободно и свободно»[470]. Отрицание нормативности в искусстве творчества естественно предполагало и отрицание нормативности в искусстве восприятия.