Алексей Степанович свое поэтическое послание, обращение к России, начинает в духе личного покаяния, оно возникает в результате того, что человек чувствует: грех усилился в мире, но это в первую очередь его грех. В начальной строфе стихотворения «Раскаявшейся России» поэт сознает свою и общую греховность и раскаивается. Построена она как развернутая антитеза, в первой части которой следуют отрицательные однородные словесные конструкции: «Не в пьянстве похвальбе безумной, / Не в пьянстве гордости слепой, / Не в буйстве смеха, песни шумной, / Не с звоном чаши круговой…» (137).

Перечислительные отношения этих формул не исчерпывают смысла фрагмента. Здесь поэт использует кумулятивный принцип организации четверостишья, позволяющий выразить степень уязвленности своей и русского общества. С противительного союза начинается вторая половина первого восьмистишья – он резко меняет содержание и тон стихотворения. Здесь все подчинено мысли, которую святитель Игнатий Брянчанинов определял как «тщательное наблюдение за всеми делами, словами и помышлениями своими» (I, 172). Этим и обусловлен словесный ряд данной части текста: «Но в силе трезвенной смиренья / И обновленной чистоты / На дело грозного служенья / В кровавый бой предстанешь ты» (137).

Во второй строфе стихотворения «Раскаявшейся России» тема «личного обновления» только продолжена. По мысли автора, этот процесс очищения должен быть не сиюминутным, а постоянным; внутренняя работа, диалог с самим собой не может прерываться ни на минуту: «<…> как муж разумный, / Сурово совесть допросив, / С душою светлой, многодумной / Идет на божеский призыв, / Так, исцелив болезнь порока / Сознаньем, скорбью и стыдом, / Пред миром станешь ты высоко, / В сияньи новом и святом» (137). К тому же душевно-сердечное делание совершает не только отдельный человек, но и весь народ, остановка на этом пути гибельна, она приведет к духовному тупику, что уже случалось в истории с народом Израиля.

Эта мысль для Хомякова стала ведущей в последнее десятилетие. Наиболее развернутое выражение она получила в статье-письме «Картина Иванова»: «Он (Израиль) принадлежал Истине: ему стало казаться, что Истина принадлежит ему! Он был Божий: ему стало казаться, что Бог – его, и со дня на день росла эта гордость» (III, 351). Поэтическое предупреждение своим соотечественникам Алексей Степанович выскажет также в стихотворениях «По прочтении псалма» (1856), «Широка, необозрима, чудной радости полна…» (1858). В них, а также письмах этой поры идеал поэта сверен по Христу: «Один только Христос, не будучи дольником греха и подчинившись добровольно логике человеческих отношений в Божием миру, то есть страданию и смерти, осудил эту логику, сделав ее несправедливою к человеку вообще, которого Он в Себе представлял» (VIII, 359). Поэтому сверхлогика человека и его место среди братьев осуществляется «по закону Его общего строительства» (VIII, 359). Только любовь к Истине способна пробудить ближнего: «Ты вставай во мраке, спящий брат…» («Ночь», 1854); «Вставай же, раб ленивый Бога! / Господь велит: иди, иди!» («Труженик», 1858). Но это лишь начало многодневной и тяжелой работы: «Нет отдыха: вперед, вперед! / Взгляни на ниву; пашни много, / А дня не много впереди…» («Труженик», 1858). Подобно наперснику, персонажу высокой трагедии, поэт в стихотворениях-монологах остро чувствует гибельность происходящего, заблуждение, ошибку, вину братьев, участников вековечной борьбы. Этим объясняется дидактика его слов-партий, высокий слог, метафоричность и употребление исторических аналогий. В них зазвучали «те густые и крепкие струны» славянской природы, «от которых проходит тайный ужас и содрогание по всему составу человека» (86).