При таком определении кинематографического искусства уже не покажется парадоксальным вывод о равноценности «игры» и «реальности» на экране. Снимать можно что угодно – и нарочитые движения артиста, и естественные движения годовалого ребенка, и колеблемые ветром ветки деревьев (подобно тому, как все что угодно может быть «натурой» для живописи, лишь бы оно было фотоженично, т. е. снято в нужный момент, под нужным углом, лишь бы выдержан был ритм съемки, не нарушены пропорции и т. д. и т. д.). Если все это соблюдено, то и собака Rin-Tin-Tin[274], и лошадь Рекс[275], и Джеки Куган окажутся не менее достойными появиться на экране, чем Аста Нильсен или Эмиль Яннингс. И никто не проникся этим сознанием в большей мере, чем величайший из творцов экрана – Чарли Чаплин. В своих постановках, как и в игре своей, он всегда больше заботится именно о «фотоженичности» в том широком смысле, какой должно, по нашему мнению, приобрести это выражение. Отсюда, между прочим, причудливый его костюм, отсюда же странная его маска и поразительная скупость мимики.
О дальнейших, крайне интересных выводах, вытекающих из такой постановки вопроса (в частности, о кинематографе как школе сухости), мы не имеем возможности здесь распространяться. Целью этой краткой заметки было лишь подчеркнуть чрезвычайную важность затронутого кн. Волконским вопроса и все значение намеченного им – если и не формулированного окончательно – решения.
Печатается по: Звено (Париж). 1928. № 5. 1 мая. Подп.: Д. Озеров.
Лев Максим ЯЗЫК ФИЛЬМ
Помню, первыми на экране появились французские драмы изготовления фирм Люмьер и Пате. Это было лет 25 тому назад, и других фильмовых фирм, кажется, в Европе тогда не было.
Это были веселые времена, когда экран еще плясал, механик самым первобытным способом крутил ленту рукой, так что темп всецело зависел от состояния его здоровья и настроения. Если он бывал здоров и в духе, и картина шла бодро, полным ходом – люди бежали как лошади, фонари сливались с домами и улицами, и все дрожало, поднималось и опускалось, пока вас не схватывал приступ морской болезни. А нездоровилось механику, или он бывал не в духе, и темп замедлялся, и случалось даже, что герой вдруг коченел с недонесенной ко рту ложкой и целую минуту кротко смотрел на публику недожмуренным глазом, терпеливо ожидая, когда припадок с ним кончится.
Содержания все эти французские драмы были всегда неописуемо благородного, но немного и птичьего, и вы совершенно ясно сознавали, что в жизни так не бывает: не бывает ни этих изнемогающих от своих добродетелей виконтов, ни этих угнетаемых молодых девушек, невинных до того, что как-то и невинности такой нет на земле, ни этих мрачных злодеев-мерзавцев.