Кажется, будто это отклик восторженного читателя романа Толстого, и картина со всеми ее возможными «несообразностями» здесь вообще ни при чем…

Но вот интереснейший репортаж «из первых рук»: корреспондент журнала «Сине-фоно» берет интервью у актрисы М. Н. Германовой после того, как она посмотрела свой фильм и находится под сильным впечатлением. «В первый раз в своей жизни артистка могла проверить самое себя, могла быть зрительницей и критиком своей собственной игры, могла видеть, наконец, не свой двойник, а самое себя, оставаясь в это время совершенно непричастной к тому, что она сама делала». Артистка была сильно взволнована, но осталась очень довольна постановкой картины. «Для кинематографа я еще до сих пор не играла, – сказала нам М.Н. – Я не знаю даже, играла ли бы и теперь, если бы мне предложили еще сыграть. Но о роли Анны я уже давно мечтала. Заговаривали об этом и в Художественном театре. Но в “Анне Карениной” так много мелких сцен, что поставить их в театре невозможно. Пришлось от мысли инсценировать этот роман в театре отказаться. Но мечта сыграть когда-нибудь эту роль не покидала меня, и я с удовольствием приняла предложение исполнить эту роль для кинематографа; я была уверена, что если поработать как следует, отдаться игре, то и в кинематографе можно создать настроение и получить картину, достаточно ярко передающую развитие действия этого интересного романа. Приступивши к картине, я прежде всего настояла на том, чтобы предварительно были устроены репетиции. Они отняли у нас около 3-х недель. Режиссер Гардин и артист Шатерников, с которыми мне пришлось работать, оказались такими серьезными и вдумчивыми работниками, что с ними я чувствовала себя как будто в атмосфере нашего Художественного театра. Было одно место в картине, из-за которого мне пришлось поволноваться. Я говорю о том моменте, когда Анна бросается под поезд. При подготовке к этой сцене я сначала волновалась, просила даже машиниста, чтобы он не задавил меня. А потом, когда уже начали играть, забыла об этом, и страх прошел. Публика же волновалась все время, принимая живое участие, – потом некоторые поздравляли меня, как будто я избавилась от какой-нибудь серьезной опасности, и многие приносили цветы. Очень рада, что мне удалось сыграть Анну, и жалею только о том, что мне пришлось играть в такой большой картине сразу, без опыта»[384].

И снова голоса скептиков, которые тем не менее понимали, что остановить кинематограф, раз уж он начал свое продвижение в мир литературной классики, невозможно никакими силами, никакими запретами. «Толстой, который переписывал “Войну и Мир” семь раз, придавал такое значение слову и мысли, обречен на бессмысленную и бессловесную переделку. Многие будут кипятиться и волноваться. Доказывать, что бессмысленное непременно бессмысленно. Но их никто слушать не будет. И новая лента распространится по всей матушке России. Девяносто процентов зрителей впервые познакомятся с “Анной Карениной” по кинематографу. В антрактах быстро прочтут “сюжет” по безграмотной программе. Если антракт долог, перейдут к чтению реклам о какао, о корсетах и слабительных пилюлях. Какая же программа без объявлений. Будут и такие, что опоздают к началу. Ворвутся в середину действия и ничего не поймут. Опять на помощь программа. Жестоко поступают с Анной Карениной. Нечего и говорить. Она сама себя убила, а тут еще над ней совершают расправу. Всю тонкую психологию этой измучившейся женщины сводят к последней грубости. Весь дух трагедии исчез. Остается только плоть. И плоть эта очень назойливо лезет в глаза. Читая “Анну Каренину”, мы обыкновенно забываем, что этот роман в некотором роде исторический. Что он происходил почти сорок лет назад. В одеждах, костюмах, в быту того времени. Роман нам кажется современным. Кинематограф возвращает нас назад. Судя по снимкам “Искры”, стиль эпохи выдержан довольно верно. Конечно, есть анахронизмы. Взять хотя бы паровоз, который остановился в пяти саженях от лежащей на рельсах г-жи Германовой. Он очень старомодный, как и все русские паровозы, медлительные и слабые… Но вряд ли кто будет рассматривать паровоз. Центр внимания Анна Каренина. Она очень хороша. По-видимому, г-жа Германова удачно справилась со своей неимоверно трудной задачей. Будет сама Анна Каренина хороша – и успех новой ленты обеспечен. Успех будет потому, что случайные зрители, зашедшие между делом, случайно в душный кинематограф, полюбят эту хорошую русскую женщину. Конечно, не ту, не настоящую – Анну Каренину Третью, а не первую, единственную. Но все-таки ее младшую сестру. Беспомощную, бессловесную. Ведь “фамильное сходство” все-таки останется. Эта любовь к младшей сестре заставит подумать о старшей. И если кинематографическая затея привлечет к подлинной “Анне Карениной” новых читателей и почитателей, проделанная над нею жестокая расправа будет искуплена»[385].