Впереди все отчетливей виден берег и портовые строения. Сквозь утреннюю дымку проступает коричневый кряж Кадьяка. Его знаменитые могучие медведи-кадьяки вполне соответствуют своим обликом образу самой этой земли – суровому и независимому. Пусть по календарю сейчас уже вторая половина мая, однотонные буроватые склоны только-только начинают сбрасывать с себя оковы зимы и одеваются в чуть заметную весеннюю зелень.

Вдоль серой береговой линии Кадьяка установлены крабовые ловушки, отмеченные буями. У входа в широкий залив на поверхности воды покачиваются тысячи и тысячи серых буревестников, разные виды кайр и стáриков. Но как только мы оказываемся внутри бухты, птицы вдруг куда-то исчезают. Впервые за долгое время я не вижу никого из них. Вместо этого мне удается разглядеть в бинокль два рыболовных судна, дикий берег с завалами вынесенных морем бревен, поросшие травой высокие склоны и над ними – снежные шапки вершин, окутанные текучими облаками. Здесь, на границе обжитых человеком пространств, в полной мере ощущаешь величие природы. Непокоренная земля. Место, где даже в наши дни чувствуешь ее неизменность и мощь.

Рыбоперерабатывающий завод, он же логистический центр, расположился в уютном углублении залива Алитак, которое носит название Ленивая бухта. Он строился для консервирования лосося, и по сути это аванпост цивилизации далеко за ее пределами. Я говорю так не для пущего эффекта. Территории, которые простираются на север насколько хватает глаз, необитаемы. От прибрежного поселка не отходит ни одна дорога. Персонал не приезжает сюда из близлежащего городка. На свете вряд ли найдется много мест, которые столь же отрезаны от внешнего мира, как этот завод. Куда бы ни лежал ваш путь, добраться туда будет непросто.

Шон рассказывает, что завод давным-давно построили сами рыбаки. Он говорит, что в те времена промыслом занимались по-настоящему крепкие люди.

– Полная изоляция, рейсы по двадцать пять дней – я бы не выдержал, кишка тонка.

Над бухтой парят чайки (одна из которых с ярусным крючком в носу), на сваях сидят орланы. Я у наживочной машины, которая стоит на корме под глухим навесом, и, хотя он загораживает от меня половину неба, мне легко удается насчитать в воздухе девять белоголовых орланов. Я стою на палубе в куртке, шерстяной шапке и перчатках, а Кел тем временем швартует шхуну, даже рубашки не накинув. Кроме нас, у причала стоит всего одно судно, на окне рулевой рубки которого красуется наклейка с надписью: «Вот бы сейчас порыбачить – пусть даже это занятие мне не по душе».