В Лёнькиной руке – консервная банка из-под тушенки с красной коровьей мордой. Лёнька поднимает банку над головой.

Кричу ему:

– Брось дурить! Дай сюда банку! В тебя выстрелить могут!

– Щас увидишь, что это за банка! – орет Лёнька. – Ничё, падлы, мы тоже с зубами!..

За дверью оглушительно взвизгивает пила. В щель между створками брызжут искры.

– Отдай! – я пытаюсь выхватить у Лёньки банку.

– Отвали! Бомба! – орет он, отдергивая руку.

– Какая, к ч…, бомба? Откуда?

– Оттуда! Сам сделал! Банка в банке – запал и заряд. Порох из фейерверков. Понял? Нормально сработает!..

Визг за дверью обрывается. Вижу, что кованые створки шатаются, вот-вот рухнут. Слава и его бойцы отталкивают всех от двери, кричат:

– Отходим! Отходим!

Оглядываюсь на Лёньку. Он отпрыгивает назад, хватает с подсвечника свечу, подносит к банке. Через секунду из банки со свистом вырывается струйка зеленого пламени. Лёнька вздымает банку над головой, орет в сторону двери:

– Ну, давай, суки! – Его глаза буравят дверь. – Ну что ж вы, гады! Где вы там? – Но дверь все не падает, и злой оскал на Лёнькином лице сменяется растерянной гримасой.

– Ложись! Рванет! – чей-то крик сзади.

И тут Лёнька зачем-то бросает банку. Даже не бросает – роняет. Слабо, глупо. Банка дымит, свистит, катится к моим ногам…

– Ложись!..

Господи, а если и правда рванет?.. Это последнее, что я успеваю подумать сам. Дальше кто-то начинает думать и делать за меня.

Банка в моих руках. Как? Когда я успел поднять ее? О, ч…! Горячая! И что теперь? Куда ее? Везде, везде люди – и вокруг меня, и в алтаре, и на койках, и в страхе жмутся по стенам, и дети лезут под койки, и ни одного окна в храме, и банка кипит в моих руках – в правой, в левой, в правой… Куда, Господи?

Распятие! Крест на голгофе! Положить банку за голгофу. Голгофа большая, защитит, как стена… Нестерпимо жжет руки…