Наконец решаюсь открыть пакет, сдвинув пластмассовую застежку. Внутренне готовлюсь к тому, что вытащу рубашку в засохшей крови… Тот помощник Овсепа Акоповича, который привез пакет, видел медзаключение. Там написано, что бомба разорвалась у самого Ваниного горла… Но рубашки среди вещей нет. Штаны, ботинки, ремень… Часы. Обращаю внимание, что ремешок часов застегнут, но разрезан, словно бритвой. Наверно – осколком… Достаю из пакета телефон и истрепанную записную книжицу. Надо будет оживить телефон, посмотреть контакты. Может быть, там есть Ванины родные. Тогда – позвонить, сообщить… На всякий случай включаю телефон, и, к моему удивлению, он оживает… Ага, значит, это следователи его зарядили – смотрели, что там есть.

Открываю контакты. Их у Вани всего четыре – ну надо же!.. «Н» – это Никин номер, я его помню. «ОГ» – надо думать, наш священник. «Папа» – видимо, Ванин отец. Еще какое-то «ПНД». Я знаю только одну расшифровку этого сокращения – психоневрологический диспансер. Но, может, и чьи-то инициалы… Нужно звонить Ваниному отцу… Но почему я? Пусть Меликянц звонит или кто-то из его юристов… Нет, сама уж позвоню…

Телефон долго не берут. Наконец, на восьмом или десятом гудке – сонный мужской голос:

– Алё… Чего?.. Ванин отец? Нет таких… Щас, погодите…

Долгая пауза. Похоже, мужчина все-таки решил позвать Ваниного отца. Жду минут пять. Потом – тот же голос:

– Алё… Он не хочет говорить… Короче, нет его…

Теперь понимаю, что говорящий пьян.

В трубке – отбой.

Что делать дальше – не знаю. Надо спросить совета у Овсепа Акоповича. Иду искать его и успеваю перехватить выходящим из дома. Он говорит, что с Ваниным отцом потом разберется, а сейчас спешит в прокуратуру. Оказывается, арестовали Лёньку. Похоже, следователи раскопали, что это его бомба была. Теперь надо его вызволять или, по крайней мере, добиваться для него должного медицинского ухода… Хотя какой должный уход для мальчишки с СГД может быть в тюремной больнице!..

Возвращаюсь в свою комнату. Тупо сижу над Ваниными вещами… Господи, как все плохо! Как беспросветно плохо!.. Чувствую, что лицо кривится в болезненной гримасе, будто судорогой сводит. А слез нет. Господи, хоть бы слезы!.. Азубилла![31] Господи, помилуй!..

У меня в руках Ванина записная книжица – потрепанная, с полуоторванной обложкой… Листаю… Какие-то обрывки фраз. Может быть, Ванины мысли, написанные сокращенно, непонятно. Иногда – странные буквы-закорючки бог знает на каком языке. Иногда – вроде как стихи, по три-четыре строчки… А вот самая последняя запись – мелким, торопливым, заваливающимся почерком. И чем написано, непонятно – то ли такое тонкое-тонкое перо, то ли острый, как шило, карандаш…