«Он! Неужто святитель в младости был таков же?»

– Что ты, матушка? – улыбнулась Ефимья. – Не тревожься. Он спит.

Старуха оторвалась от лица внука, и взгляд её, озарённый великим прозрением, встретился с ласковым взглядом дочери.

Старуха брякнулась на колени и блаженно загулькала:

– Богородица, дево, радуйся! Благословенна ты в жёнах, благословен плод чрева твоего!..

Так и застал их Ремез, вернувшись со стройки.

– Согрешила в чём, тёщинька? Каешься? – он приподнял старуху, но та снова упрямо бухнулась.

– Богородица-дево... – бормотала старуха, познавшая лишь ей доступную тайну. Она вдруг ослабла и, склоняясь над зыбкой, едва не опрокинулась на спящего младенца.

Оттеснив её, Ремез легонько коснулся пальцем сыновней щёчки: не мог понять, что перепугало старуху.

– Там, там! – указывала она на горенку, где стояла поразившая её икона. – Там! – и, искособочась, вытянула шею из-за косяка и благоговейно уставилась на икону.

– А, вон ты о чём!

Его тронуло великое чувство, которое испытывала старуха с её наивною верою во всевышнего. Сам-то верил вполглаза. Садясь за трапезу, обмахивал небрежно лоб не то крестом, не то всей дланью, не испытывая при этом ничего, кроме голода – до еды, и сытости – после.

Хлеб и все плоды земные сотворены человеком, – обычно говаривал Ремез, а сам задумывался: «Все ли? Моря, реки, горы, вся земля да и сам человек – откуда они? Может, и впрямь есть всевышний или ещё кто-то. Токо мне он не мешает, не помогает».

Обычно так он заканчивал свои теософские рассуждения, предпочитая им ощутимую, собственными руками созданную вещь. Суть человека определял по рукам, потому что знал им цену. Трудясь от зари утренней до зари вечерней, для пустых розмыслов не имел досуга. Но верно и то, что тёща, трогательная в своём порыве, как пчела, с утра до ночи в хлопотах неустанных, а находит время славить создателя, веровать в рай, бояться геенны огненной...

Вот и рассуди тут: возвышает нас вера или оглупляет? Видя трепетную боязнь старухи, её искренний восторг, Ремез польщённо улыбался: «Стало быть, не худо сделано... Владыке тоже поглянулось... Сунулся, чёрт его, монашек! Стало быть, не худо!».

– По душе тебе, матушка, иконка-то эта? – полюбопытствовал как бы между прочим.

– О-ох, Сёмушка! Все бы остатни денёчки поклоны перед ей била! – призналась старуха, прижав ладони к опавшей груди.

– Ну дак возьми её себе.

– Верно ли? – недоверчиво прошептала тёща и затрясла головой: не ослышалась ли случайно. – Верно ли? – переспросила шёпотом.

– Верно, верно, – успокоил Ремез и оглядел икону. – Оклад маленько потрескался... Обновлю, поправлю.