— Да чем они-то теперь помогут?

— Иной раз мёртвое тело несёт на себе следы, которые могут изобличить злодея.

— Дак злодей-то известен!

Толпа загалдела. Приставы на вершок-другой выдвинули шашки. Но чрезвычайное происшествие заставило всех обернуться, оторопеть, умолкнуть. Норов с клёкотом спрыгнул прямо в могильную яму. Тишину разорвал треск выдираемых разом гвоздей. С грохотом подпрыгнула, упала, поехала по насыпи крышка гроба. Следом уже лез, перепачканный глиной и песком, как из преисподней, Норов.

— Есть! — крикнул он с такой энергией, что мужики-копатели засуетились. Подтащили его за локти. Помогли встать и выпрямиться.

— Есть. — Норов дрожал.

Лицо его, обычно бледное и пустое, как костяная пуговица, горело. Глазки сверкали. Толпа точно почувствовала магнетические лучи, которые летели из него, выжигая всякое расстояние между петербургским господином и смоленскими холопами, почуяла, что он сейчас был один из них, с ними, и вся обратилась в слух. Все глаза были прикованы к Норову, он точно разрастался от устремлённого на него внимания. Ни Шишкин, ни отец Михаил, ни сам губернатор не рискнули бы сейчас встать между ними.

— Вы думаете, злодей вам известен! — ликующе-гневно обрушился на крестьян Норов. Народ безмолвствовал. — Как же… Мочалинский оборотень?!

В тишине низко гудели пчелы.

Норов взвился всем своим маленьким телом, воздетый перст его впился чуть не в небеса, он даже привстал на цыпочки:

— Как бы не так! Сказка для отвода глаз.

Смелая прямота и убеждённость его речи поразили крестьян.

— Это убийство… — Норов потряс в воздухе кулаками, точно сжимал в них волю толпы, как вожжи, — дело рук человеческих!

«Он говорит с ними как с людьми», — с неприязнью подумал губернатор, наливаясь апоплексической краской. О том, чтобы разогнать крестьян, теперь не могло быть и речи. Толпа была наэлектризована, она смяла бы и приставов.

— Вы! Готовы верить в оборотней, в домовых, в привидения. Пускай. Дело ваше. Я в них не верю. И сейчас я вам покажу!.. — Норов решительно обошёл коляску.

— Что вы творите? — прошипел губернатор, цапнув его за рукав.

— Я? Творю не я, — так же прошипел Норов, обдав губернатора брызгами слюны. — Я ненавижу. Ненавижу так называемых благородных господ, которые дичают, но не от волшебных сил, а от безнаказанности. Творят гнусности и жестокости над крепостными рабами и думают, что всё им сойдёт с рук.

От изумления губернатор открыл рот и выпустил рукав. Норов сердито дёрнулся. Махнул мужикам:

— Подымай.

Под гроб подвели верёвки, начали тянуть. Приставы погавкивали на толпу «полегче» да «не при», но без рвения: самим было не по себе. Все тянули шеи. Четвёртый, последний, гроб был поставлен на траву и вскрыт. Шишкин, отец Михаил, губернатор неохотно обступили его. Отец Михаил глотал рвотные позывы. Губернатор прижимал к носу платок. Шишкин отмахивался. Жужжали зеленоватые мухи, привлечённые смрадом.