И только Норову не досаждало ничего.

Он присел на корточки над покойным. Без всякой брезгливости приподнял и уложил вдоль тела скрещённые руки, все в сизых и коричневых пятнах. Расстегнул ворот рубахи над подгнившим телом. Губернатор зажмурился, попятился. Дёрнул в сторону подбородком Шишкин.

— Вот. Глядите сами, — указал пальцем Норов, хотя никто не нашёл в себе сил смотреть. — Здесь, здесь. И здесь. То же, что и у первых троих. Следы отнюдь не зубов или когтей. Вот эти раны колющие. Штык? Возможно. Но вот здесь — режущие. Два разных направления, значит, лезвие двустороннее. Весьма высокого качества. Возможно, клинок Рункеля? Расположение порезов говорит, что нанесены они правшой.

Он осклабился презрительно:

— Или я не всё знаю об оборотнях?

И больше не глядя на властей предержащих, встал. Бесстрашно подошёл к ограде, которая не сдержала бы толпу, случись что. Но он знал, что ничего и не случится. Он чувствовал, что они его слушают. Послушаются.

Тихо, очень тихо — ибо настоящая ненависть тиха — Норов сказал:

— Он зря думает, что ему это сойдёт с рук потому только, что он барин. Я на него управу найду.

Губернаторская коляска укатила ещё до панихиды, приставы скакали по сторонам. В воздухе стоял запах ладана, отец Михаил, бренча цепями, укладывал кадило. Крестьяне расходились, обалдевшие от зноя, от смрада, от всего услышанного и увиденного. К старосте будто невзначай притёрся Пантелей:

— Вот ведь как… — заговорил с травинкой в зубах. — Стерву-то Ванькину, выходит, зря порешили, а?

И отошёл, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал.

Сели на лавку рядом. Старший обхватил двух младших, как курица крыльями. Тепло друг от друга. Сразу и не так вроде страшно.

— Мамонька всё спит? — просунул голову под локоть братец.

Как мамоньку срезали мужики с верёвки, он не видал. Видал только, как бабы мамоньку на стол уложили. Рядом сели. Попу что-то нашептали. Он сперва гоношился, а потом давай петь. И глазоньки у мамоньки все были закрыты.

Старший важно ответил:

— Мамонька на небе с ангелами. На нас оттуда смотрит.

— Я есть хочу, — сказал тогда братец.

— Пойдём поищем, что поесть, — предложила сестрица.

— Сиди смирно, — велел старший.