— За что деньги взял? За это? Руки чтоб твои кривые отсохли! И хер вместо них вырос! Ирод проклятый!

И принялся остервенело топтать.

Ехать вести переговоры староста вызвался сам, положившись на свою осторожность. Все были согласны. В таком деле сила, спешка и борзота только погубить могут. Абы кто не справится.

Баба, конечно, сразу начала подвывать.

— Молчи, — окоротил. — Бог не выдаст, свинья не съест.

Утром до рассвета уехал. Сам правил лошадью. Лишние глаза и уши ни к чему.

Спокойно ему не было.

Дорога шла лесом, и староста уж думал, что промахнулся поворотом, когда вдруг дорога пропала. Как и положено. Лошадь убавила ход. Староста чувствовал её волнение.

— Давай-давай, Гречик, — подбодрил мохнатого конька. Но тот брёл словно нехотя. Прижимал уши и вертел во все стороны головой.

«Почуял собак», — понял староста. Не стал давать Гречику ни кнута, ни вожжей. Из уважения к его чувствам: раз боится, так чего ж. Закинул вожжи, замотал. Пошёл сам вперёд. Лес был стройный и светлый. Староста весь обратился в слух и нюх. Собак обычно издали слышно. Но не этих. Этих не было ни видно, ни слышно — и псиной не пахло.

Звук курка заставил его встать как лист перед травой. Поднять руки.

Двор открылся, что та избушка: к лесу задом, к гостю передом. На крыльце стояла и глядела в прицел тоненькая черноглазая девочка в платке. «Дочка».

— Доброго дня хозяину и дому, — поприветствовал староста. Под дулом в спину обошёл избу.

Крепкий невысокий мужик с красной волосатой шеей был занят делом: рубил щенкам уши. Клал кутёнка на колоду. Тяпал крошечные лепестки тяжёлым ножом. Отпускал обратно к беспокоившейся суке — безухая мать тут же принималась вылизывать детёнышу голову.

При виде чужака собаки не залаяли. Только повернули головы. Смотрели. А он во все глаза разглядывал собак. Здоровенные, крепкие. Пушистые хвосты кольцами закинуты на спину. Умное строгое выражение на светло-бурых мордах было почти человечьим. Казалось, степенные опытные мужики глядели на него. Тёмные маски на мордах выдавали близкое родство с волками.

Армян, говорят, время от времени водил своих течных сук в лес — вязал с волками — освежать кровь.

«Чтоб лучше бить — надо знать. Самые опасные враги — те, кто свои», — поразился этой мысли староста.

— Ну? — Армян отпустил к матери последнего кутёнка, скрестил руки на груди.

Откуда он сам взялся в этих краях, от чего убежал сюда — бог весть. Может, и сказал бы — да спросить никто не осмеливался. Не от добра бежал, это уж точно.