Лакей по всем правилам доложил о госте и удалился. Митя что-то забормотал. Алина молчала, поглядывая в окно, на паутину в углу с пустыми оболочками мух, рядом с опрятно, как рукава, подвёрнутыми лапками висел полупрозрачный пустой костюм самого паука — паутина была прошлогодняя.

— Простите, что? — Ей пришлось повернуться. Алина опешила, глаза её чуть округлились.

Но Митя истолковал это как знак удивлённого внимания. Приободрился:

— Я подумал… Подумал, что теперь, когда от вас все отвернулись и ваше имя покрыто… облито… обрызгано…

Взгляд Алины стал ледяным, и Митя стал запинаться — он ожидал слёз благодарности, и сухой приём смутил его и чуточку разозлил: «Что она о себе думает?»

— Ведь лучшего супруга вам не найти… Если вообще найти…

— Прошу прощения, вы делаете мне предложение?

— Я… в смысле… да. Ведь других претендентов у вас нет. Но я согласен вас принять.

«Неслыханно». Алина была так ошеломлена — «Неописуемо», — что не сразу смогла и расхохотаться:

— Вы согласны?

— Я протягиваю вам руку.

Но уж когда смогла, смех вырвался, как вырывается, выбив пробку, шампанское, заливает пенной струёй всё и всех: беседку, паутину, Митю, пустую оболочку паука.

— Что смешного? — попробовал набычиться Митя.

— Что… Что… смешного? Ах. — Алина повалилась на мокрую скамейку, даже живот свело. На глазах выступали слёзы. Когда она наконец отсмеялась, Мити в беседке уже не было, и злость, настоящая злость охватила её.

Одевались дольше обычного. Тщательно. Всё вывернули наизнанку. Рубахи, порты. Надели задом наперёд. Бабы помогли застегнуть, завязать. Лица у всех серьёзные, строгие. Перекрестили.

Присели перед делом, помолились про себя.

Потом кресты нательные сняли. Отдали бабам.

Пошли, ребята.

Шли молча. Пялились себе под ноги. В лаптях да сапогах, надетых задом наперёд, недолго и спотыкнуться. Несли охапки хвороста. Несли корзины с мхом, который бабы набрали с вечера. Несли колья.