— Иван!
Оно изготовилось к прыжку. Его тело уже двигалось как тело животного: с уверенной экономной грацией. Но в глазах ещё светилось нечто, чего нет в пустом и равнодушном взгляде волка. Было ли это памятью о человеческой жизни или душой, Бурмин не знал и не гадал. Он просто говорил с этим, прямо глядя в жёлтые глаза:
— Иван… Иван…
Оно запнулось. Затопталось на месте, точно звуки имени жгли.
— Иван… — продолжал выкликать Бурмин.
Оно с воем замотало головой, принялось колотить себя по лицу, по темени, рвать когтями по плечам, шее, груди. Бурмин вскочил. Он уже не боялся, вернее, не думал об опасности. Бросился, схватил за голову, развернув страшное лицо к своему, посмотрел прямо в глаза — они распахнулись навстречу, и Бурмин увидел в них страдание и надежду.
— Иван. Ты — Иван.
Оно вскрикнуло, ударило его по рукам, бросилось прочь и с треском исчезло в молодом осиннике.
Руки у Бурмина тряслись, колени ослабели, мышцы горели, он ничего не мог расслышать за шумом собственного дыхания. С трудом перевёл дух, стал звать лошадь, голос казался чужим и слабым. Солнечная тишина вокруг казалась насмешкой. Снова запела малиновка, точно обозначив, что края трещины бытия стянулись, мир снова цел.
Хотя коляска была прекрасная, а дорога даже не слишком разбитая, шестьдесят вёрст по жаре и пыли измотали Облакова, и даже тучные поля по обе стороны не радовали взор. Он был рад снова оказаться в городе — увидеть лавки, мостовые, дома.
— Остановись, — приказал он кучеру, увидев, что в кофейне на Болонной приказчик выставляет окна.
Облаков вошёл, диваны были почти все заняты, посетители читали газеты — столичная мода уже прочно утвердилась в Смоленске. Облаков спросил себе лимонаду.
— Лёд прикажете? — сунулся с запотевшим серебряным жбаном и щипцами официант.
Облаков только махнул: давай.
— И холеры не боитесь?
Облаков обернулся. Князь Несвицкий опустил газету. Чашка с недопитым кофе стояла перед ним. По петербургской моде рядом на блюдце лежал нарезанный ломтиками лимон.
В открытые окна приятно задувал сквознячок, доносился уличный шум.
— Да и вы, гляжу, тоже, — показал на лимон Облаков.
Вид Несвицкого — любезного, элегантного, приличного до кончиков полированных ногтей — приятно успокоил его: вот человек, с которым знаешь, как себя вести, который ничего