Госпожа Облакова стояла спиной к окну. Она не видела, что по другую сторону его вынырнул из темноты, припал к стеклу отвратительный грязный мужик. Видно, охота была убогому поглазеть, как господа развлекаются.

Только вдруг весь встрепенулся. Постучал по стеклу костяшками кулака. Что-то крикнул: рот круглой дыркой.

Стал шлёпать по стеклу ладонями. Оно дрожало. Под его ударами снаружи. От величаво-праздничного грохота музыки изнутри. От поступи танцующих мерно гудел паркет.

Мари, оглохшая от медной торжественности полонеза, не оборачивалась.

Грязный заросший мужик отпрянул от стекла. Сунул руку себе за пазуху, стал тянуть, выпрастывать, наматывая на кулак, шёлковую косынку в пятнах крови.

В глубине танцующей толпы Алина не выдержала, постучала веером по полному плечу матери, так что над ним взлетело облачко пудры:

— Maman, вы не видали Мишеля?

Солнце уже взошло. Цветы раскрылись. Уже и роса подсохла. Стало припекать.

Потом — казаться, что солнечная кувалда бьёт по темени.

Отошли в тень.

Сперва она была длинной. Потом стала короче. Схлопнулась.

Летний день накалился и звенел. Стал обещать душный вечер.

Алёша нервно ходил вдоль коляски. Бурмин всё более мрачнел. Причины у обоих были разные. «Она не могла не получить мою записку», — не понимал Бурмин. Она знает и место, и время. Где же она? Или Облаков.

Алёша прислушивался к исчерченной насекомыми жаркой тишине. Без толку!

— Да где же они, черт их побери?

Мишеля и его секунданта Савельева всё не было.

Заливались птицы. Лошадь смахивала хвостом слепней, фыркала, подрагивала шкурой, сгоняя мух. Бурмин машинально обрывал гусарские султаны тимофеевки. Обрывал, покусывал конец, бросал.

Всем было жарко, все трое проголодались, все трое устали ждать. Алёша в который раз спросил:

— Бурмин, вы не могли перепутать день?